– Нет, и порошок тоже ничего… Кисленький.

Карик спрыгнул на пол и дернул Валю за ногу:

– Теперь бежим скорей отсюда.

– Почему? – спросила Валя.

– Да потому, что сейчас нам тесно здесь станет.

– Почему тесно?

– Почему, почему! – рассердился Карик. – Да потому, что мы будем превращаться в больших людей… Пон… Ой! – вскрикнул Карик, прикусив язык.

Голова его стукнулась о потолок. Раздался громкий треск, ящик развалился. Яркий дневной свет ослепил Карика. Он зажмурился, протер глаза и снова открыл их. Перед ним стояла Валя.

Она ничуть не изменилась. Зато все вокруг стало совсем другим: зеленые джунгли превратились в самую обыкновенную траву. На траве лежал тонкий шест с красной, выцветшей на солнце тряпкой; комары опять стали комарами.

– Как хорошо! – сказала Валя. – Подумай только, уж теперь-то комара не надо бояться… Вот хлопну ладонью – его и нет.

– Погоди, – перебил ее Карик, – а где же коробка с порошком?

Они посмотрели под ноги.

На траве валялись обломки фанерного ящика. Среди этих обломков лежала перевернутая коробочка, а рядом с ней – крошечный пергаментный листик. Ветер разносил по траве легкую белую пыль.

– Это же увеличительный порошок! – испуганно закричал Карик, бросаясь ловить пыль.

Но было поздно.

– Что же теперь будет? – с тревогою спросила Валя. – Значит, Иван Гермогенович останется теперь навсегда маленьким? А может быть, мы его уже раздавили?

– А ты не суетись! – прикрикнул на нее Карик. – Чего доброго, ты и в самом деле раздавишь.

Валя застыла на месте, а Карик, присев на корточки, принялся прочесывать растопыренными пальцами, точно гребнями, прохладную траву. Но все было напрасно.

– Карик, – сказала Валя, – он же здесь где-то и, наверное, слышит нас. Пусть он сам выходит.

– Да, да, – согласился Карик.

Он нашел среди обломков ящика маленькую дощечку, смахнул с нее соринки и, положив на ровное место, сказал негромко, но внятно:

– Иван Гермогенович! Вы слышите нас? Выходите на эту площадку. Вот на эту, – постучал Карик пальцем по дощечке. – Не бойтесь. Мы не пошевельнемся.

Прошло несколько минут. Ребята сидели неподвижно на корточках и, склонив головы, смотрели на дощечку.

И вдруг на желтой фанере появилась какая-то мошка.

– Он! – задышала Валя.

– Постой, – прошептал Карик. – Не сопи как паровоз. Ты же сдунешь его с дощечки.

Сдерживая дыхание, Карик еще ниже наклонился над дощечкой.

Прищурив один глаз, он стал пристально рассматривать крошечное существо, которое бегало взад и вперед по краю дощечки.

– Он! Наш Иван Гермогенович! – сказал Карик, прикрывая ладонью рот.

– Смотри, смотри, – зашептала Валя. – Видишь – ручками шевелит… малюсенький какой! Неужели и мы такие были?

– Еще меньше, – ответил Карик. – Не разговаривай. Сиди и молчи.

Валя даже перестала дышать. И в наступившей тишине они услышали тоненький-тоненький писк – слабее комариного.

– Говорит что-то! – прошептал Карик, наклоняясь.

– Что говорит?

– Не понять!

Профессор соскочил с дощечки на землю и пропал в траве.

– Ушел!

– А куда?

– Значит, надо. Сиди и жди.

Через несколько минут он появился снова. На этот раз не один.

– Смотри, смотри, – сказала Валя, – на него кто-то напал.

Ребята нагнулись над дощечкой, но, как ни смотрели, не могли понять: то ли сам Иван Гермогенович тащит за собой темную бабочку, то ли бабочка вцепилась в профессора и не пускает его на дощечку. Бабочка билась, махала крыльями, валила профессора с ног.

– Поможем ему, – сказала Валя, – а то эта дрянь съест Ивана Гермогеновича.

Профессор барахтался у края фанеры, что-то пищал.

– Слышишь, Карик?.. Это он кричит: помогите, помогите!

Валя протянула руку к бабочке.

– Погоди! – остановил Карик сестру. – Он опять что-то говорит.

Но Валя уже схватила бабочку и с размаху отбросила ее прочь, потом подняла дощечку с профессором к самым глазам.

– Он, кажется, недоволен чем-то! – сказала Валя. – Наверное, бабочка здорово помяла его.

Профессор поднимал руки к небу, бегая по дощечке, и пищал. Он хватался руками за голову, топал крошечными ножками.

– Не бойтесь, – сказала Валя, – она вас не тронет.

Но и это не успокоило профессора. Он еще сильнее замахал руками и даже, кажется, несколько раз плюнул. По всему было видно, что Иван Гермогенович рассержен не на шутку.