Понимание индивидуальных особенностей каждого писателя, меры и качества лирического, эпического и личного начал в его искусстве приводит не только к осознанию его уникальности и специфичности, но и, что более важно, к постижению некоей общности эволюции творчества, что, в свою очередь, дает более ясное представление о новаторстве и неповторимости каждого большого художника.

Но здесь важно иметь в виду следующее. Как современность поэзии, так и специфика лирического начала в поэтическом искусстве, особенно на ранних стадиях его формирования, не есть и не могут быть единственным мерилом эстетической оценки.

Художественная значимость произведения или творчества в целом не связана с жанровыми или эстетическими категориями. Поэтому преобладание эпического в поэзии за счет лирического, хотя и связано с самим ходом развития литературы, не может считаться эстетической оценкой.

Гомер был «чистый эпик»; персидская поэзия не развила личностного начала в той мере, как это сделала европейская, в которой степень лирического подтекста у Петрарки и Бодлера тоже далеко не однотипна. Но кто отважится утверждать, что восточная лирика менее совершенна, чем европейская, что поэзия Рильке или Аполлинера, поскольку она стоит ближе к нашему времени и явно более личностна, тем самым эстетически ценнее, чем лирика Данте или Омара Хайяма, или что лирика вообще во всех случаях предпочтительнее эпической поэзии!

Вот как, например, туркменский поэт Сеиди описывает своего коня, свои ощущения, которые он дарует, покоряя вместе с всадником пространство, сливаясь с ним в единое целое.

Эта поэзия эпична по своему мироощущению, но какая это сильная и смелая поэзия! Она передает чувства кочевника, его связь с пустыней, с суровостью патриархальной простоты, в которой человеческие ценности раскрываются через подробности обыденного вещественного мира. Но в такой эпике явственно ощутим и эмоциональный настрой, подобно тому, как он чувствуется у Гомера при описании щита Ахиллеса.

Пора, однако, задаться вопросом, что же все-таки следует понимать под литературой Нового времени?

Говоря о ее великих творцах и зачинателях, мы прежде всего вспоминаем имена Данте, Сервантеса, Мольера, Рабле, Шекспира, Гете, Пушкина, а в литературах народов СССР — Т. Шевченко, Н. Бараташвили, Д. Гурамишвили, X. Абовяна, М.-Ф. Ахундова, В. Александри, Абая Кунанбаева и т. д.

Творчество подобного типа писателей, в отличие от средневековых, связано прежде всего с национально-общественным и личностным самовыражением, начало которого мы обычно соотносим с эпохой европейского Ренессанса. Этот процесс в той или иной степени обусловлен наступлением и формированием буржуазного правопорядка и сознания, возникновением наций и образованием новых государственных структур.

Личность, находящаяся в системе определенных общественных связей, становится организующим фактором литературы и художественного сознания. Причем это соотношение между индивидуальным и общим началом весьма многозначно.

В европейских литературах самовыражение личности в условиях завершенной буржуазной расчлененности общественных связей не могло не привести к индивидуализму и отчужденности. Однако, поскольку развитие капиталистического строя происходило далеко не равномерно, наступление

Нового периода в каждой национальной литературе было всегда сопряжено со спецификой общественного бытия и самой современности, всегда выдвигающей новые задачи. Так, например, главной задачей для литератур Средней Азии становится просветительство, которое в силу своей идеологической значительности порождает и соответствующие художественные проблемы.

С точки зрения исторического развития наши национальные литературы далеко не однородные величины. Многие из них в свое время не только имели «некоторое» отношение к мировому литературному процессу, но и были в то же время его художественно овеществленным выражением. Таковой, в частности, была грандиозная ирано-таджикская и тюркская поэтическая цивилизация, средневековая армянская и грузинская культура.

Вместе с тем, являясь величайшим художественным феноменом, восточная поэзия развивалась как бы «внутри себя», и это особенно стало заметно после того, как возникли предпосылки для общемирового литературного процесса, в котором это высокое искусство своею уникальной неповторимостью заняло определенное, самостоятельное место.

Если считать началом всеобщего культурного подъема, охватившего многие страны от Японии до Средиземноморья, — выдвижение идеи Человека, то, как доказал академик Н. И. Конрад, Восточный ренессанс, безусловно, является фактором мирового литературного процесса. Однако идея Человека, замыкая Восточный ренессанс в себе самом, как раз и не позволила всему региону в целом войти в мировую литературу Нового времени. Чтобы сыграть решающую роль в дальнейших судьбах европейской и мировой культуры, идея Человека должна была подняться до идеи Личности. А это произошло лишь в период Западного ренессанса.