Босые ноги приплясывают в ритм; связанные веревками, они пляшут вместе, по десять человек.

Песня рождается в этом ритме, они поют:

Джин-Га-Джи, Джин-Га-Джи,

А-ла-а, Джин-Га-Джи-и…

Партия идет за партией, улица пуста, сикхи молча стоят позади; город мертв, даже купцы молчат по правую руку майора.

— Ха-ла-а!… Ходсон-саиб!…

Сикхи угрюмо стоят позади, впереди их начальник, акали, в высокой остроконечной шапке, весь в сбруе из четок, с черной бородой.

— Что, сикхи Пенджаба!… — кричат идущие мимо. — Поможет вам ваша богиня Девани, когда и вас поведут на казнь?

Сикхи молчат. Их бородатые лица мрачны. Может быть, они вспоминают 48-й год и взятие Мултана?

Джин-Га-Джи, Джин-Га-Джи,

А-ла-а, Джин-Га-Джи…

— пляшут осужденные.

Вот один, молодой, идет в веревках впереди. Он улыбается широко, у него блестят глаза. Лалл-Синг улыбается не потому, что велел майор. Он смеется и приплясывает в веревках.

В городе знают эту улыбку, эти блестящие глаза.

— Главных бунтовщиков называть! — приказал майор.

Торговец сухим навозом стоит среди купцов. Он помнит, как этот самый сипай гнал его на базаре из обжитого угла. Торговец наклоняется к майору:

— Бери этого, Ходсон-саиб!…

— Отделить!… — велит майор.

Лалл-Синга уводят.

Партия за партией идет и идет.

— Где Панди? Самый главный Панди! — требует майор.

Сипай по левую руку майора бледен от страха. Панди нет, он не может его найти. Панди нет ни среди мертвых, ни среди живых.

— Как его найти? Он дьявол… Оборотень… — шепчут купцы.

Муллы смотрят зорко из-под седых бровей:

— Нет, Панди нет среди них.

— Шайтан! — шепчут муллы. — Он ушел под воду или обернулся в дым и пламя и вылетел в жерло своей большой пушки.

Вот невысокий человек идет, перетянутый веревками, — в ряду других, как брат среди братьев. У него синие глаза европейца. Макферней последним ушел в подземный ход и теперь, со всеми вместе, его ведут на казнь. Обрывки белой шляпы на седых волосах Макфер-нея, пятна лихорадки на измученном лице. Купцы узнают его и молчат. Купцы оборачиваются к своим муллам, — молчат и муллы. Это хаким — особенный человек, он лечил их больных. Даже муллы не хотят указать Макфернея. Но сипай у левого плеча Ходсона делает шаг вперед.

— Где Панди? Давай нам Инсура-Панди! — говорит ему майор. — Иначе будешь болтаться в петле.

— Я дам тебе другого, саиб, — шепчет сипай. — Я дам тебе другого, за хорошую смерть. Вот идет человек твоего народа, саиб, а ты не умеешь его отличить!…

— Европеец!… Среди презренных сипаев? Европеец среди бунтовщиков?… — Ходсон забывает даже о Панди, о главном мятежнике. Ходсон делает знак, и Макфернея уводят отдельно.

«Джин-Га-Джи, Джин-Га-Джи», — пляшут осужденные.

Вот уже все прошли. Панди нет среди них.

— Оборотень! — шепчут купцы. — Шайтан!…

Дома города темны, по вечерам в них не зажигают огни. Утром не вертятся жернова домашних мельниц.

Кошки разжирели, питаясь трупами убитых быков и мулов.

На главной площади, на гранитной плахе, лежат семь казненных: это сыновья и внуки шаха, по приказу Вильсона выставленные на устрашение горожан.

Смрад стоит над Дели от неубранных трупов.

«Расправиться с непокорными! — отдал приказ генерал Вильсон. — Убивать без пощады всякого, кто сочувствует бунтовщикам или прячет повстанцев у себя в доме».

На десятки миль вокруг Дели были сожжены и разрушены крестьянские селения.

«Произведенные нашими войсками зверства были просто душераздирающими, — писал один английский чиновник Джону Лоуренсу. — В отношении грабежей мы, конечно, превзошли Надир-шаха».

Много дней подряд пушечный салют, в полдень гулко разносившийся по равнине, возвещал о падении крепости и победе англичан.

Всех мусульман в городе заподозрили в сочувствии к казненным сыновьям шаха. Половина мусульманских семей была выселена из Дели в несколько дней.

Британские солдаты заваливали колодцы, взрывали молельни, жгли лавки, оскверняли храмы.

За каждого убитого британца казнили тысячу индусов. Десять суток подряд двенадцать городских телег с утра до поздней ночи возили тела казненных.

Чтобы не строить помостов у виселиц, для казни приспособили слонов. Слон послушно подносил на спине целую партию осужденных прямо к перекладине братской виселицы.