Бабка забегала по горнице, обдергивая пожелтевшие занавески на окнах, старенькую скатерку на столе.

— Уже выглядел?

— А чего не выглядеть? Иду мимо сараюшки, вижу через дырку — копошатся в навозе...

— И не куры вовсе, а цыплята ранние! — перебила бабка. — Подросли — курочками кажутся. Всего три молодочки да петушок. Загадала я до конца войны их сохранить, больно хороша порода.

— Может, уступите, бабуся, все же одну штучку?— ласково попросил снайпер и сделал шаг вперед. — Не обязательно молодочку, можно и петушка.

— Ну да! — язвительно заметила Мироновна.— Горшок не разбирает, что варит.

— Да мне и не в горшок...

— На племя, значит? — еще ядовитей спросила бабка.

— Нет, не на племя... Вроде как убивать.

Мироновна развела руками.

— Не в горшок, не на племя... все же убивать... Ты чего мне, парень, огород до небес городишь?

— Право, не вру, бабуся, — уверял сержант. — Дело такое... Если хорошо обойдется, я вам курочку могу и обратно доставить.

— Живую?

— Вряд ли. Скорее всего — мертвую.

Бабка оторопела, опустилась на табуретку.

— Ничего не пойму... Ты не из госпиталя? Может, голову тебе миной сконфузило?..

— Головой я вполне здоров, — без всякой обиды сказал старший сержант. — И контузий у меня не было. Ранение, правда, испытал.

— Куда? — смягчилась Мироновна.

— В левую ногу. Если долго на ней стоишь, колотья поднимаются.

— Чего же ты топчешься передо мной? Я тебя в часовые не ставила. Садись да расскажи толком. Сам-то ты откуда произошел?

— С Дальнего Востока, бабуся, охотничал там. За меткость стрельбы — в снайперы произвели... Вы не беспокойтесь, я за молодку отблагодарить могу. Хотите — гречневым концентратом, хотите — гороховым. И сахарку подброшу, и кубиков кофейных. Их можно прямо в кипяток бросать и ложечкой помешивать. Очень сытно получается... — Он выкладывал на стол и промасленные пачки концентратов, и кубики.

Бабка прикинула на глаз товар. Мена получилась как будто сходная.

— Какого же пера тебе нужна молодка, белая аль пестренькая? — помолчав, спросила она.

— Лучше потемнее. Чтоб на снегу от нее видимость была.

— А при чем тут снег, объясни на милость?

Снайпер присел к столу, напротив хозяйки, поставил между коленями самозарядку, сторожко огляделся.

— Тут прежде всего такое дело: сможете ли вы, бабуся, держать язык за зубами? Военная тайна моя не такая уж важная, а все-таки желательно сохранить полную секретность.

— Кому мне болтать? — вполголоса проговорила Мироновна. — Парамону, что ли? Так я его сколько уже не видела: то на пчельнике сидит, то рыбалит.

— Тогда ладно, слушайте...

Старший сержант достал было кисет, собираясь закурить для аппетита, но хозяйка остановила.

— Вот этого нельзя. Мы в Миронушках все по старой вере.

— Понимаю, — кивнул Суровегин, мельком глянув на кивот древнего киноварного письма. — Можно уважить...

Вполголоса Суровегин начал рассказывать. Увлекаясь, он пристукивал об пол винтовкой. Мироновна слушала, понимающе кивала. Жиденький узелок распустился у нее, седые пряди лежали на плечах. Она ничего не замечала, иногда говорила коротко: «Вон как! Ишь ты!»

Суровегин уходил не с пустыми руками. У него через локоть была перевешена корзинка, завязанная сверху тряпицей. В корзинке слышалась возня и сонное бормотание курицы.

Несколько дней никто не навещал Мироновну, а в конце недели заявился военный, тоже с нашивками сержанта, с винтовкой через плечо, только ростом ниже Суровегина, черный, как жук, остролицый, речистый.

— Здравствуйте! — зычно крикнул он от порога, словно не в избе находился, а в чистом поле, и вытянул из просторного ворота шинели тонкую шею, ожидая ответа.

— И ты будь здоров, — чинно сказала Мироновна.

— Приказано передать вам привет от гвардии старшего сержанта Суровегина Анкудина Никифоровича,— рапортовал чернявый. — И, помимо того, вручить вот эту историю...

Громко стуча сапогами, он подошел к столу, за желтенькие лапки выдернул из сумки пестренького курчонка, положил на скатерть. Курочка смерзлась, стала еще меньше, чуть крупнее галки.

Бабка погладила холодные слежавшиеся перья, тронула безжизненно раскрытый клюв.