Не стану порицать тут обхождение со мной людей, из-за которых я пострадал, и вспоминать, как они отвратились от меня в моих бедствиях, хотя и сознавали, что я служил их делу. И я упоминаю это только вследствие необходимости сообщить вам, что как раз в то время, когда, покинутый друзьями, удрученный горем, оставивший семью на пороге нищеты, я находился в Ньюгетской тюрьме, мне передали слова одного влиятельного лица, мне прежде незнакомого и известного лишь с виду и понаслышке, как всем известны знатные особы, являющиеся в дни торжеств перед народом.

Не взвесив до конца всей важности услышанного, переданного мне изустно и заключавшего в себе вопрос: «Чем я могу быть вам полезен?», я не стал прибегать к услугам посланца, но, поразмыслив, взялся за перо и ответил на этот добрый и великодушный вопрос евангельской притчей о слепце, следовавшем за Господом. «Чего ты хочешь от меня?» — спросил его Спаситель. И, словно удивившись сему вопросу, тот сказал: «Ты видишь, что я незряч, и спрашиваешь, чего я прошу у тебя?» Так и я в моем несчастье отвечаю: « Чтобы мне прозреть, Господи».

Мне не пришлось ходатайствовать о помиловании. С описанного дня прошло четыре месяца, которые я провел в тюрьме, не получая более известий, но, как выяснилось позже, мой благородный покровитель поставил себе целью представить мое дело королеве и отыскать пути для моего освобождения.

Я касаюсь здесь этих событий, ибо не склонен забывать, сколь многим я обязан милосердию королевы и моего первого покровителя.

Когда Ее Величеству было доложено мое дело и известна стала правда, я получил случай познать все великодушие и сострадание государыни. Прежде всего, Ее Величество заявила, что дело было передано некоему лицу, от коего она не ожидала такой суровости ко мне. Слова эти, возможно, покажутся иным моим читателям досужей выдумкой; такими бы они и были, если бы далее не воспоследовали убедительные доводы, ибо Ее Величеству благоугодно было весьма подробно расспросить меня о моих обстоятельствах и моем семействе и передать через посредство милорда Годольфина значительное вспоможение моей жене и детям, а также и некую сумму, которую мне доставили в тюрьму, чтобы я оплатил штраф и все расходы по своему освобождению. Пусть мои недруги решают, достаточный ли это повод, чтобы пойти к такому лицу на службу.

Так зародилось во мне чувство долга по отношению к Ее Величеству и чувство неизменной благодарности по отношению к моему первому покровителю.

Порядочные люди всегда способны к благодарности и отвечают преданностью на добро, но оказаться вдруг облагодетельствованным человеком незнакомым, к тому же знатным и влиятельным, а после этого монархиней, от чьих прислужников ты пострадал, — вообразите мысленно себя в подобном положении, и вы поймете, мог ли я впоследствии действовать во вред такой монархине и такому покровителю. Как укоряла бы меня совесть, как заливала бы лицо краска стыда, узри я в собственной душе неблагодарность к человеку, который вызволил меня из беды, и к монархине, открывшей для меня врата темницы и снизошедшей до помощи моей семье! Пусть каждый, ведающий, что есть твердость убеждений, долг благодарности и чести, поставит себя на мое место и скажет, мог ли я поступить иначе.

Мне предстоит добавить несколько подробностей касательно взятых мною обязательств, после чего я перейду к тому, что совершил и чего не совершал в сем деле.

Избавив меня от бедствия, Ее Величество не ограничилась этим выражением милосердия, но по своему великодушию взяла меня на службу, вследствие чего я удостоился чести

исполнить несколько почетных, хотя и тайных поручений, которые были на меня возложены через посредство моего покровителя, занявшего в ту пору одно из первых мест в управлении государством.

При исполнении всех этих поручений, порою сопряженных с большими тяготами и опасностями, мне посчастливилось заявить себя с наилучшей стороны, к большому удовольствию особ, которым я служил, так что лорд-казначей Годольфин, чью память я всегда и неизменно чтил, соблаговолил и впредь оказывать мне покровительство и ходатайствовать за меня перед королевой, даже тогда, когда из-за злосчастного разрыва наступило охлаждение между ним и моим первым покровителем, каковую историю мне кажется уместным рассказать. Поскольку я не допускаю тут несправедливости в отношении кого-либо, я полагаю, что никого тем не обижу.

Когда после сего злосчастного разрыва государственный секретарь был отрешен от должности, я полагал, что и моя служба окончена, ибо в подобных случаях с уходом столь влиятельной персоны уходят все, кого ему угодно было выдвинуть. Преисполнившись решимости разделить судьбу человека, которому обязан был столь многим, я прекратил дела, какие выполнял обычно по заданию лорда-казначея.

Заметив это, мой великодушный покровитель сказал мне с полной откровенностью и в самых милостивых выражениях, что мне не следует так поступать и что лорд-казначей использует меня для исполнения одних лишь государственных поручений, причем согласных моим собственным убеждениям.

« К тому же служите вы не ему, — сказал он мне, — а королеве, которая была к вам столь великодушна. Прошу вас, действуйте, как вы привыкли, а я не истолкую сего дурно».

После чего я направился к его светлости лорду-казначею, который принял меня весьма любезно и заметил с улыбкой, что давно меня не видел. Я без утайки рассказал, что усомнился, вследствие злосчастного разрыва, угоден ли я его светлости. «Ибо я знаю,— сказал я, — что вместе с влиятельными лицами в отставку обычно удаляются и те, что им служили. Поскольку его светлости известно, сколь я обязан своему прежнему покровителю, я опасался, что мои услуги более не угодны милорду». «Ничуть не бывало, мистер Дефо, — ответствовал мне лорд-казначей, — я почитаю человека за порядочного, пока он не докажет мне противное».