И можно по справедливости сказать, что женщина разумная и хорошо воспитанная есть самое прекрасное и нежное творенье божье, есть гордость своего творца и лучший знак его особенного расположения к человеку, коему он вручил самый драгоценный дар, какой бог может дать человеку или человек получить. И мы проявляем постыдное безумство, лишая женщин того блеска, который образование придает природной красоте их души.

Женщина хорошо воспитанная и хорошо образованная, обладающая вдобавок знаниями и приятными манерами, есть существо несравненное. Общество ее можно уподобить самым возвышенным наслаждениям, существо ее ангелоподобно, разговор ее доставляет небесную радость. Она являет собой воплощенную кротость, нежность, спокойствие, любовь, ум и очарование. Она в совершенстве отвечает самым возвышенным желаниям; мужчина, на долю коего досталось подобное создание, может только ликовать и благодарить судьбу.

Однако если лишить подобную женщину образования, мы увидим, что:

если нрав у нее добрый, то без надлежащего воспитания она станет безвольной и податливой; ум ее, не укрепленный образованием, сделает ее дерзкой и болтливой;

знания ее от недостатка рассудительности и опытности будут только порождать причуды и сделают ее капризной; ежели у нее дурной нрав, то недостаток воспитания сделает его еще хуже и она станет надменной, дерзкой и крикливой;

ежели по природе своей она вспыльчива, плохое воспитание сделает ее грубой и сварливой, а сварливая женщина едва ли лучше сумасшедшей;

ежели она горда, то неуменье обуздать свою гордость (что тоже дается воспитанием) породит в ней самомнение и нелепые мечты и сделает ее смешной;

и наконец, сделается она своенравной, крикливой, требовательной, сварливой, настоящей ведьмой...

Самое замечательное различие, какое находим мы между мужчиной и женщиной, проистекает от различия в их образовании; мы в этом убедимся, если сравним образованного мужчину с необразованным или проведем такое сравнение между двумя женщинами.

И тут я беру на себя смелость утверждать, что весь свет неправильно поступает с женщинами. Ибо я не могу поверить, что всемогущий Бог сотворил их такими нежными и прекрасными, наделил их очарованием, столь приятным и восхитительным для мужчин, одарил их душами, способными к тем же совершенствам, что и у мужчин, и все для того лишь, чтобы мы сделали их управительницами наших домов, нашими поварихами и рабами.

Я ни в коей мере не являюсь сторонником господства женщин, но желал бы, чтобы мужчины брали женщин в товарищи и воспитывали их так, дабы они для того подходили. Женщине разумной и хорошо воспитанной столь же противно посягать на права мужчин, сколь разумному мужчине противно злоупотреблять слабостью женщин. Но даже самое слово это было бы забыто, если бы души женщин были украшены и усовершенствованы просвещением. Говорить о женщинах как о созданиях слабых, стало быть, бессмысленно; если бы дать им образование, то невежество и безрассудство встречались бы среди них не чаще, чем среди мужчин.

Я помню одно рассуждение, которое мне довелось услышать от некой весьма незаурядной женщины. Она обладала острым умом и недюжинными способностями, на редкость красивым сложением и лицом, а также большим состоянием, но прожив всю свою юность как бы в заточении, потому что опасались, что ее могут похитить, не имела свободы приобрести необходимое знание обязанностей и приличий женских. И когда пришлось ей вступить в свет, природный ум сделал ее столь чувствительной к недостаткам своего образования, что она высказала следующее суждение о самой себе: «Я стыжусь разговаривать даже с моими служанками, — сказала она, — потому, что не знаю, когда они правы, а когда виноваты. Я более нуждалась пойти в школу, чем выходить замуж».

Мне нет нужды распространяться о том, какой ущерб наносит женщинам отсутствие образования, как нет нужды доказывать, сколь благотворным оно для них явилось бы. С этим легко согласиться, но нелегко изменить обычай. Глава эта есть лишь опыт об этом предмете; и я полагаю, что обычай будет изменен в те счастливые времена (если только они когда-нибудь наступят), когда мужчины сами поймут всю разумность подобной перемены.

1698 г.

Памфлет появился в начале 1701 г. в ряду других выступлений Дефо против попыток тори путем подкупа усилить позиции Новой Ост-Индской компании, созданной в 1698 г. в противовес старой, находящейся в руках вигов.

Великие усилия всей нации устремлены ныне на то, дабы избрать в парламент представителей, достойных встречи с королем и годных подавать ему советы в делах великой государственной важности. Но в пору, когда нам следует избирать людей наиболее способных отправлять сию почетную должность, когда нам нужно отыскать наилучших, чтоб вверить им религию и мир всей Англии, а может быть, и всей Европы, нам досаждают своей дерзостью обе Ост-Индские компании, словно их выгоды можно поставить вровень с заботой о протестантской вере и всеобщем мире и словно те, кому дано решать от имени народа великие вопросы о войне и мире, о договорах и союзах с нашими соседями, о престолонаследии, о том, как нам сберегать протестантское исповедание, не могут разрешить незначащие споры двух торговых компаний-соперниц. На выборах вы больше не справляетесь о том, каков ваш кандидат: разумен ли, благочестив ли, честен ли, имеет ли достаток, — а лишь осведомляетесь, какую из компаний он поддерживает — старую или новую?

Если такое-то лицо выдвинуто в парламент от соседнего местечка, спрашивается, кто его выдвинул? Всем ведомо, что этот человек там не живет и не жил прежде, не держит в тех краях земли в аренде, его не знают в округе, где у него не наберется даже двадцати знакомцев, но стоит вам задать вопрос, кому он служит, и вы увидите, как из-за моря, будто на крыльях, примчится вся компания, дабы, употребив влияние, каким она располагает, способствовать его избранию в парламент.

Нам недостало бы ни времени, ни места, вздумай мы перечислять всех лавочников, купцов, разносчиков и маклеров, коих каждая компания, снабдив их чужими слугами и усадив в кареты шестериком (которых у них сроду не бывало, Бог свидетель), отряжает из Лондона в далекие округи, дабы тамошние чересчур доверчивые обыватели из лучших побуждений и по совету своих сквайров, отрекшихся от собственного права на избрание (вследствие чьих-то неоспоримых доводов, природы коих мы не можем разгадать), избрали их в парламент.