— В самом деле, ребята, может быть, взяться за Вадима мне? — спрашивает Анатолий, вопросительно глядя на Олега.

— Что ты на меня смотришь? — недовольным тоном говорит Олег. — Как все решат, так пусть и будет.

— Только вы его не пришибите там, Толя, — просит Настя.

— Ну, я вижу, все за Анатолия, — взяв себя в руки, заключает Рудаков. — Жаль, Татьяны Петровны нет, она бы это не одобрила.

Вадим, похудевший, небритый, с всклокоченными волосами, будто его только что подняли с постели, удивленно смотрит на Анатолия, не то не узнавая, не то глазам своим не веря.

— Ну, как ты тут живешь, в этой крысиной норе? — спрашивает его Анатолий. — Узнаешь ли еще старых своих друзей?

— Друзей? — переспрашивает Вадим.

— А кого же еще? Или ты теперь со священнослужителями только? Крест-то тебе выдали уже? Повесил его на шею? За сколько же сребреников предал нас? Какое жалованье тебе тут положили?

— Да что ты говоришь такое? Кого я предал?

— Всех! Меня, Олега, Андрея, а главное — Варю.

— И Варю?

— Да, и ее.

— Да ты!… Да как ты смеешь?

— Смею, Вадим. Именем Вари смею сказать тебе это.

Маврин ошалело смотрит на Анатолия, с трудом вникая в смысл его страшных слов.

И вдруг глаза его наливаются кровью, и он замахивается на Анатолия.

— Только это тебе и остается, иуда, — спокойно произносит Анатолий, не пытаясь защищаться.

— Да я тебя за такие слова!… — хрипит Маврин, все еще не опуская поднятой руки. — В жизни своей никого не предавал, а ты? Что вы, черт вас побери, вцепились все в меня?…

— Не богохульствуй, Вадим, на тебе крест святой.

— Да нет на мне никакого креста! — рвет ворот рубахи Маврин. — Никакой я веры не принимал и никого не предавал!…

— Прости меня, Вадим, но ты же форменный кретин. Как же тогда, скажи, пожалуйста, понимать твое рабство у Корнелия? Ты же тут, как средневековый невольник под охраной какого-то капуцина, вкалываешь на своего бывшего босса…

— Какого капуцина?

— Ну, бывшего монаха Благовского монастыря, который тут тебя стережет. Я еле прорвался к тебе мимо этого цербера. Да и не в страже твоей дело. Как же ты опять в холуях у Корнелия оказался? Забыл разве, сколько крови он Варе испортил? А ты к нему снова… Нужно же так надругаться над памятью Вари! Мы его ищем чуть ли не по всему Советскому Союзу, а он тут в архиерейском подвале подонку этому религиозные фальшивки какие-то мастерит, чтобы с их помощью веру в бога укреплять.

— Что ты несешь, Анатолий?…

— Думаешь, что Корнелий твой сан духовный получил да отцом Феодосием стал именоваться, так от шакальих повадок своих отказался? Не так-то просто от этого избавиться. По себе можешь судить…

— Как это — по себе?

— Каким ты был, таким, выходит, и остался, и все Варины труды — насмарку.

— Замолчи сейчас же, Анатолий! — снова замахивается на Ямщикова Маврин.

— А ты бей, раз уж руку поднял. Ты уже вогнал Леонида Александровича в инфаркт, кончай теперь и меня.

— В какой инфаркт?

— В такой, от которого богу душу отдают. Леонид Александрович ведь думал, что ты из-за Вариной смерти с собой покончил.

Вадим трет лоб, силясь понять смысл сказанного.

— Как же так?… — шепчет он чуть слышно. — Почему из-за меня? Кто я ему такой?

— Как — кто? — кричит Анатолий. — Ты муж его племянницы! И не потому только. Он вообще к тебе привязался…

— Жив он хоть?

— Пока жив.

— Если он действительно из-за меня, то сообщи ему, что и я жив. И вообще всем: Олегу, Андрею, ребятам на заводе…

— Нет, ты для нас все еще мертвец, хуже мертвеца. Пусть уж лучше Леонид Александрович думает, что ты мертв, чем узнает, кем ты стал.

— А что я сделал такого? Просто от соболезнований ваших, от самого себя хотел сбежать…

— Куда? В тихую обитель, в лоно духовной семинарии? А точнее, снова в компанию Корнелия. Для него ты такая находка, какую ему только сам черт мог подкинуть. Тихий, безмолвный, ко всему безразличный и мастер на все руки. Надо же, чтобы так повезло!

Вадим постепенно приходит в себя и заметно преображается. В его потускневших глазах появляется осмысленное выражение.

— Корнелий, значит, снова затевает что-то? — спрашивает он Анатолия. — Мне он сказал, что какие-то древнецерковные рукописи хочет восстановить. Не вижу в этом ничего преступного…

— Зачем же тогда секретность такая? Почему тайком, в погребе? Рукописи эти с помощью архиерея или самого патриарха можно ведь в любой типографии отпечатать. Печатают же они где-то свой «Журнал Московской патриархии» да и другие духовные книги.

— Эти на древнецерковнославянском. Говорит, что таких шрифтов ни в одной типографии нет.