На крыльце сзади дома их встретил Антек. Анджей с трудом узнал брата. Он не видел его почти два года, и за это время он, естественно, изменился. С первого взгляда Анджей уловил перемены в лице брата: эти опущенные углы губ придавали презрительное выражение его лицу, красивому, но холодному. Анджей остро почувствовал отчужденность брата, его замкнутость. Он стоял перед ним, как перед дверью, запертой на ключ.

Анджей и прежде отдавал себе отчет, что, кроме родственных уз, ничто не связывает их. Матери он говорил, что любит Антония, и в самом деле любил его, но не этого Антония, а того, которого два года назад проводил на вокзал.

— Знаешь, кто здесь сейчас? — спросил Антек без всякого предисловия. — Марыся.

Анджей удивился.

— А Кристина? — спросил он.

Антек провел его через сени по лестнице наверх, в свою комнату. Налив Анджею воды в таз, он с любопытством смотрел, как тот мыл руки.

— У тебя все те же девичьи руки, — сказал Антек.

Анджей засмеялся и, вынув руки из воды, поднял их кверху, как врач перед операцией.

— Вовсе не девичьи. Покажи мне девушку с такими лапищами.

— Нет, конечно. Но очень уж они какие-то тонкие.

— Просто костлявые, как у скелета, — сказал Анджей и снова опустил руки в воду.

— Хорошо, что ты приехал сегодня. Повеселимся. Отпразднуем именины хозяйки дома.

— Именины? Как же ее зовут?

— Именины или день рождения, черт ее знает. Наверно, Филомена. Сегодня по календарю Филомена.

— Ну и что же это будет за веселье?

— Съедутся соседи. Увидишь нескольких чудаков.

Антек сказал это как-то многозначительно. Анджей взглянул на брата. В опущенных уголках его губ застыла усмешка.

— А что за чудаки?

— Да так. Разные. Сам увидишь.

— Все это совсем некстати, — сказал Анджей. — Мне надо серьезно поговорить с тобой.

— Завтра поговорим.

— Утром я хотел бы уже уехать.

— Завтра нет парохода.

— Поехал бы поездом.

— А о чем ты собираешься со мной говорить?

— Мама приказала мне поговорить с тобой обо всем. Она хочет, чтобы ты вернулся в Варшаву.

— Ну, знаешь! — вспыхнул Аптек. — Что мне делать в Варшаве? Здесь я сижу, как мышь под метлой, никто обо мне и не знает. А в Варшаве?

— Может, там нашлось бы и для тебя какое-нибудь дело.

— А ты думаешь, здесь не найдется? Еще увидишь. Ты голоден?

— Признаюсь, съел бы «того-сего», как говорит пан Козловский.

— А что с Ромеком?

— Он в Варшаве.

— Работает?

— Вместе со мной.

— Воображаю, что у вас там за работа!

— Ну, скромная работа в небольшой мастерской. Однако и это пригодится, из этой мастерской, может, что-нибудь и получится. Ромек торчит в ней целыми днями.

— Ну, пошли в столовую. Посмотрим, не дадут ли нам «того-сего».

Они спустились в огромную столовую, занимавшую половину первого этажа. За большим столом сидели Кристина и Марыся Татарская. Анджей почувствовал робость. Антек плел им какую-то чепуху, и видно было, что он с этими паннами на короткой ноге. Собственно говоря, Анджей не мог понять, что эти особы тут делают, откуда они взялись, и не знал, как объяснить беспечное, легкомысленное настроение, которое здесь царило.

Вошел высокий юноша в лакированных ботинках. Представился:

— Скшетуский.

— «Ты такой же Скшетуский, как я Заглоба», — подумал Анджей, рассматривая нового знакомого. Но тот отвернулся и начал шутить с паннами. Подали великолепную малиновую наливку, и это было только начало. Больше всего удивило Анджея, что и наливку и закуски подавала Анеля. Она даже не взглянула на него, и Анджей сделал вид, что принимает это как должное. Впрочем, его уже ничто не удивляло. Он был очень голоден, на пароходе ничего не ел, и вино сразу ударило ему в голову. Но он вполне отдавал себе в этом отчет и старался ничего не говорить, чтобы не сболтнуть что-нибудь лишнее.

Столовая наполнилась людьми. Всякий раз, когда кто-нибудь входил, Анджей вставал, а Антек говорил: «Мой брат». Анджей кланялся либо подавал руку и садился на свое место.

Время было уже позднее, и Анеля, не обращая внимания на сидящих за столом, накрыла к обеду. Тут Анджей огляделся вокруг и попытался сосчитать присутствующих. Дойдя до двенадцати, он запутался и начал сначала. Ему казалось, что он считает про себя, однако через некоторое время Марыся спросила его:

— Что это вы пересчитываете, пан Анджей?