— Вы хотите сказать «наша наука»? — хладнокровно отпарировал Кэссел. — Действительно, все усилия нашей науки давно направлены в противоположную сторону. И вам это известно так хорошо, как никому другому.

Но Дюран не унимался. Его бесило самодовольство профессора, которое он расценивал, как равнодушие к своей судьбе.

— Я все же хочу знать, — сварливо сказал Дюран, — куда девались два миллиона, которые, я пожертвовал на ваш бактериологический институт?

— Вы не правы, шеф, — вмешался Фрэнк. — Эти миллионы не пропали даром, — Последние достижения Кэссела оценены нашими авторитетами очень высоко. Еще немного — и он сделает смерть быстрой, легкой и доступной для самых широких масс. Его «Летамин К» будет настигать свои жертвы молниеносно… Рабочих — за их станками, пахарей — за их плугами, студентов — за их учебниками, старух — за их молитвами, детей — в их колыбелях… Это будет подлинное благодеяние для человечества…

— Хватит, Фрэнк! — прохрипел взбешенный Дюран. — Поймите, что речь идет не о человечестве, провались оно в преисподнюю, а обо мне лично. А это — две совершенно разные вещи!

Кэссел понял, что дальше перегибать палку рискованно. Он даже сделал в сторону Фрэнка укоризненный жест.

— Недавно, — сказал он, — в печати появились кое — какие намеки на нужное вам средство. Возможно, что оно существует.

— Где?

— В Советском Союзе.

— О чем вы говорите?

— О «Рубиновой звезде».

— Что это такое?

— Пока имеются только отрывочные сведения. Несомненно одно — это открытие первостепенной важности.

— Кому принадлежит это открытие?

— Некоему академику Любушко.

— Можно это купить?

Задав этот вопрос, Дюран тут же осекся. Последовала продолжительная пауза. Он смотрел на Кэссела, Кэссел и Фрэнк переглядывались. Сам Дюран, видимо, чувствовал неуместность и нелепость такой постановки вопроса. Он знал, что его имя, как символ кровавых подлостей и безмерной алчности, ненавистно всем честным труженикам мира. Даже реакционный журналист сравнил однажды Дюрана со свирепым троглодитом, наделенным огромной мощью, но совершенно лишенным общественного сознания.

С другой стороны, Дюрану и его советникам претила сама мысль вступить в отношения с миром, который они ненавидели всеми фибрами души.

Наступила короткая, неловкая пауза. Фрэнк раздумывал, почесывая мундштуком трубки переносицу. Дан, развалившись в кресле, потирал одна о другую мясистые, красные кисти рук.

— М-да — вымолвил, наконец, Кэссел. — Здесь, пожалуй, деньги будут бессильны…

Но у Фрэнка уже, видимо, сложились иные соображения на этот счет.

— Вы говорите пустяки, Дан! — резко сказал он. — Деньги вовсе не бессильны и в данном случае. Если нельзя купить, то можно взять иным путем!

— Отлично, Фрэнк, отлично! — сказал Дюран. — Я всегда был уверен, что у вас правильно поставлены мозги. Что ж, я не буду ограничивать вас в расходах.

— На днях я посылаю в Россию человека, на которого можно будет возложить это поручение.

— Это — надежный человек? — спросил Дюран.

— Вполне. К тому же он хорошо знает местность, где ему придется действовать.

— Кто он? Как его зовут?

— У него было так много имен, что настоящее стерлось, как чеканка на старой монете. Его называют просто «Безымянный». Для меня он, если угодно, — «Б — 317».

— Расскажите мне о нем.

— Он отлично владеет русским и еще несколькими славянскими языками. Он обладает удивительным даром перевоплощения. Это человек, который ни перед чем не остановится для достижения цели. Ему легче убить собственного отца, чем Кэсселу разгрызть орех.

— Это его бизнес? — спросил Дюран.

— Не только бизнес. Тут еще мания. При всех своих, если можно так выразиться, талантах, он одержим манией убивать. Мне известны случаи, когда он убивал походя, из удовольствия.

— Он, должно быть, наделен большим мужеством?

— Парадокс: вовсе нет. Но он — наркоман. Наркотик дает ему недостающие качества, точнее — их суррогаты вместо мужества — нахальство, вместо сообразительности — отчаянность. Тогда он действует стремительно и ошеломляюще дерзко. По существу, место этому субъекту — в хорошей, крепкой железной клетке. Я, признаться, остерегаюсь оставаться с ним наедине.

— Да это сам дьявол! — воскликнул Дюран.

— Нет. И у него есть свой бог доллар.