— Сядем, — сказал Сталин.

Они сели на кушетку.

— Как жена?

Сталин запнулся перед словом «жена», потому что давно забыл, как ее зовут. Собственно, в этом не было ничего удивительного — он не видел жену Баканидзе с середины двадцатых годов.

Баканидзе чуть удивленно взглянул на него и ответил:

— Кето умерла в двадцать девятом.

Ему хотелось добавить: «Я ведь рассказывал тебе об этом», — но он промолчал.

— Да, да, — нахмурился Сталин. Потом спросил: — А сын? Ведь у тебя был сын!

— Он погиб, Коба. Его призвали в первый день войны. Он был убит ровно через месяц, двадцать второго июля, под Лугой. Так написано в похоронке.

Сталин едва удержался от того, чтобы не воскликнуть: «Как, он же был совсем мальчиком!..»

Но тут же вспомнил: годы. Годы!

— Почему ты так долго не давал о себе знать — почти десять лет? — задумчиво сказал Сталин. — Жалко, что тебя не было рядом со мной все это время.

«А ты уверен, Коба, что так было бы лучше? — хотелось спросить Баканидзе. — Разве всем, кто был рядом с тобой, это принесло счастье?..» Но он промолчал.

— Ну… как сложилась твоя жизнь? — снова спросил Сталин.

Реваз пожал плечами:

— Служил в армии, это ты знаешь. В тридцать седьмом демобилизовали. — Заметив, что в глазах Сталина мгновенно появилась настороженность, поспешно добавил: — Нет, нет! По здоровью. Туберкулез. Ты ведь знаешь… Открылся старый процесс в легких.

Да, это Сталин знал. Многие ссыльные из теплых краев заболевали в сибирских снегах туберкулезом. В том числе и он сам. Правда, ему удалось справиться с болезнью.

— А теперь?.. — спросил он, вглядываясь в лицо старого друга.

— Сейчас я совершенно здоров, — твердо ответил тот. — Прошел переосвидетельствование в первый день войны. Признан годным по всем статьям. А как ты, Коба?

Он задал этот вопрос и тут же понял всю его нелепость. Чуть смешавшись, поспешно спросил:

— Как дети? Как Яков?

— Якова нет, — сумрачно ответил Сталин. — Наверное, погиб.

Снова наступило молчание.

Глядя на осунувшееся, похудевшее лицо Сталина, на поседевшие его волосы, Баканидзе, казалось бы, только сейчас до конца осознал, каково приходится этому человеку.

— Трудно, Коба? — тихо спросил он.

— Да. Трудно, — не сразу ответил Сталин, глядя куда-то в пространство. Потом неожиданно повернулся к Ревазу и, глядя на него в упор, сказал: — Немцы в Юхнове.

Он произнес эти слова резко, отчетливо, не отрывая при этом своего взгляда от лица Реваза, точно желая проверить, какое впечатление произведут они на него.

Однако ни один мускул не дрогнул в лице Баканидзе.

«Он всегда был таким, — с каким-то особым удовлетворением подумал Сталин. — Сдержанным, молчаливым, закаленным. Он не изменился».

Услышав страшную новость, Реваз не произнес ни слова. Лишь посмотрел на ручные часы, как бы говоря тем самым: «Раз так, мне надо спешить».

— Не торопись, — сказал Сталин, — успеешь. Тебя доставят вовремя.

— Но у тебя дела. Я, наверное, мешаю тебе.

— Ты не мешаешь мне. Посиди, — ответил Сталин, хотя уже чувствовал, что ему не о чем больше говорить с Ревазом, что все то, что не имеет прямого отношения к событиям на фронте, сейчас не интересует его. Любой вопрос, заданный им или Ревазом, потянул бы за собой нить воспоминаний, а ему было не до воспоминаний.

И тем не менее Сталину не хотелось, чтобы Реваз уходил. Хотелось несколько минут посидеть рядом молча.

— Значит, немцы приближаются к Москве? — тихо спросил Реваз.

— Да, — жестко ответил Сталин, — и очень крупными силами.

Он снова пристально посмотрел в лицо Ревазу. Но тот только понимающе кивнул головой.

Потом спросил:

— А… под Ленинградом?

— Они в четырех километрах от Путиловского завода. И если мы в ближайшее время не прорвем блокаду, в городе начнется голод.

Сталин говорил по-прежнему жестко, резко, точно находил какое-то горькое удовлетворение в обнажении страшной правды.

— А на юге? — уже совсем тихо произнес Реваз.

— Рвутся к Донбассу, — как-то поспешно, точно боясь, что Реваз не успеет узнать всей правды, ответил Сталин.

Реваз опустил голову.

— У тебя есть еще вопросы? — с каким-то вызовом в голосе произнес Сталин.

Реваз поднял голову и посмотрел на него внимательно, точно заново узнавая. Наконец сказал: