Даже когда Красная армия одержала полную победу, Москва так и осталась столицей, поскольку во второй по значимости город Советского Союза Петроград разжаловали далеко не только из соображений безопасности. Ленин никогда не доверял колыбели революции. Город Петра был окном в Европу, через которое в страну заносило новые идеи, в том числе и марксизм, но как только Ленин захватил власть, новые идеи стали представлять угрозу. Город, чей космополитичный воздух и передовые учебные заведения заставляли многие поколения русских размышлять о лучшем будущем для своей страны, нужно было присмирить, иначе его революционный потенциал грозил сбросить с пьедестала и новый режим. Правительство снова засело в Кремле, откуда страной когда-то правила бородатая теократическая элита, руководствовавшаяся неколебимыми истинами православия. Вскоре за теми же краснокирпичными стенами всю полноту власти присвоит себе новый класс людей в серых френчах – людей, намеренных править Россией в соответствии с непререкаемым каноном большевистской доктрины.

Советизация Петрограда началась немедленно. На следующий день после октябрьского переворота с улиц города исчезли все небольшевистские газеты. Спустя несколько недель за углом от Невского была создана Чрезвычайная комиссия – большевистский наследник печально известной царской охранки. Перед ЧК, в частности, стояла задача расправиться с теми жителями Петрограда, которых Ленин называл «озлобленной буржуазной интеллигенцией»70. За либеральными интеллектуалами вскоре последовали и те самые петроградские рабочие, которые осуществили революцию; партийные лидеры жестоко подавляли любые их протесты, вызванные хаосом гражданской войны и усугублявшиеся суровыми зимами. Катастрофическое снижение доходов и нехватка продовольствия заставили рабочих, которые перебрались в город в поисках работы в период довоенного промышленного бума, вернуться в деревни своих предков. С 2,3 миллиона в 1918 году население Петрограда снизилось до 720 тысяч в 1920-м71. Оставшиеся открыто критиковали большевистскую диктатуру. В 1918 году рабочие национализированного Путиловского завода поставили на голосование в Петроградском совете резолюцию за восстановление свободы слова и независимости профсоюзов. На четвертую годовщину свержения царя на улицах появились листовки с требованиями свободы слова, прессы и собраний. «Рабочим и крестьянам нужна свобода, – говорилось в воззвании. – Они больше не желают подчиняться большевистским декретам»72. Но когда в городе начались хлебные бунты, подобные тем, что привели к Февральской революции, рабочих на Невском встретили большевистские войска, а сотни бастующих были арестованы ЧК73.

Наконец, зимой 1921 года против большевиков восстали 10 тысяч балтийских матросов Кронштадта, которых ближайший соратник Ленина, главнокомандующий Красной армией Лев Троцкий называл «красой и гордостью революции»74. Печатный орган восстания газета «Известия Временного Революционного Комитета матросов, красноармейцев и рабочих г. Кронштадта» писала: «Дружным напором моряков, армии, рабочих и крестьян в октябре 1917 года буржуазия была отброшена в сторону. Казалось, трудовой народ вступил в свои права. Но полная шкурников партия коммунистов захватила власть в свои руки, устранив крестьян и рабочих, во имя которых действовала… Стало душно. Советская Россия обратилась во всероссийскую каторгу»75.

Большевики жестоко подавили Кронштадтское восстание, однако волнения вынудили Ленина ослабить партийный контроль над экономической и общественной жизнью города. Это дало шанс тем, кто надеялся, что очищенный от царистской косности Петроград наконец выполнит свое предназначение стать местом зарождения новой общемировой культуры. Когда после смерти Ленина в 1924 году город переименовали в его честь, пути дальнейшего развития Ленинграда были еще отнюдь не определены. Несмотря на жестокость большевиков, в новом советском государстве многие видели невероятный потенциал. После Октябрьской революции, как и во времена Екатерины Великой, на Россию начали возлагать надежды самые прогрессивные мыслители планеты. Они снова увидели в ней огромное пустое пространство, где одним махом можно построить будущее. Блестящие архитекторы и философы Запада устремились в Россию, полные амбициозных планов поучаствовать в создании сверхсовременного общества. Но теперь, в отличие от XVIII века, куда более важную роль в этих проектах играли талантливые русские.

В начале XX века авангардные архитекторы, многие из которых были связаны с основанной в 1919 году в немецком Веймаре школой архитектуры и дизайна «Баухаус», создали новый стиль, известный как модернизм. Вдохновленные промышленными технологиями модернисты экспериментировали с новыми материалами, делая стулья из стальных трубок и проектируя жилые и деловые здания, в которых форма следовала за функцией так откровенно, как прежде допускалось только в проектах заводов и фабрик. Авангардисты от архитектуры сознавали, что модернизм способен приводить в замешательство людей, привычных к тихой гавани традиции, и может стать причиной обезличивания рабочих до состояния винтиков непрерывно работающего конвейера. И все-таки они надеялись, что в конечном итоге прогресс приведет к освобождению человечества. Только бы обуздать новые машины, чтобы они обслуживали нас, а не наоборот, и найти способ делить плоды общего труда на всех – и вот тогда, считали они, нас всех ждет достойная жизнь. Какое-то время эти надежды связывались именно с советским государством. В период, когда прогрессивные интернационалисты еще обладали влиянием в большевистской партии, в Россию хлынули идеалистически настроенные архитекторы-модернисты, а крупнейшие строительные проекты доставались местным представителям этого направления.

В 1921 году в городе на Неве планировали провести конгресс Коммунистического Интернационала, и продвинутые партийные руководители поручили авангардному архитектору Владимиру Татлину создать по этому случаю грандиозный монумент. Проект памятника III Интернационалу, который вошел в историю искусств под названием башни Татлина, автор воспринимал как ответ парижской Эйфелевой башне – как конструкцию, также способную вытолкнуть погрязший в ностальгии и безвкусице исторический город на передовой рубеж современности. Татлин придумал стальной зиккурат в 400 метров высотой – выше Эйфелевой башни, – стоящий под углом, как готовая к старту ракета. Его спираль, по словам Татлина, воплощала собой «путь развития свободного человечества»76. Внутри этого каркаса Татлин планировал разместить три объема: кубической формы зал съездов, пирамидальное здание исполнительных органов Интернационала и цилиндрический информационный центр. Все они должны были вращаться, причем скорость вращения определялась частотой собраний в каждом из них. Куб должен был делать один оборот в год, пирамида – в месяц, цилиндр – в день. Хватит Петрограду быть каким-то там окном в Европу; обскакав весь мир, город должен был стать центром новой современности.

Башня Татлина признана одним из важнейших проектов XX века, но так и не была построена. Советскому государству слишком тяжело далась Гражданская война, и на такой проект просто не было денег. Но хотя ее самое знаменитое здание так и осталось в макетах, колыбель революции обогатилась немалым количеством произведений передовой архитектуры раннесоветского периода. За Нарвскими воротами, неподалеку от национализированного Путиловского завода, городские власти соорудили образцовый микрорайон для рабочих, которые сыграли столь важную роль в революционной борьбе 1905 и 1917 годов. Вдоль улицы, переименованной в проспект Стачек, выстроились институции нового мира в не менее новом стиле конструктивизма. Конструктивизм, как самобытный российский вариант модернизма, впитал в себя многовековую архитектурную традицию имперской столицы, главными постулатами которой были строгая геометричность и приоритет перспективы. В конце 1920-x – начале 1930-х годов по всему этому району возводились здания, воплощавшие идею нового справедливого общества. Вскоре в самом начале проспекта Стачек вырос Дворец культуры с изогнутым застекленным фасадом, в котором работали «кружки», где рабочие могли повысить свой культурный уровень. На другой стороне проспекта открылось серое индустриального вида здание фабрики-кухни – массовое производство пищи должно было освободить женщин от тягот домашнего труда. На той же улице в честь десятилетия Октябрьской революции была построена школа в форме серпа и молота. Обучение там основывалось на новейшем лабораторно-бригадном методе, поощрявшем командную работу: школьников делили на группы, в которых они сообща решали поставленные задачи и получали общие оценки.

В имперском центре старого города огромные квартиры состоятельных петербуржцев превращались в коммуналки, а в рабочем районе у Нарвских ворот городские власти строили первый в Советском Союзе пролетарский жилой массив на Тракторной улице, названной так в честь производимых на Путиловском заводе машин. В отличие от бездушных коробок, характерных для более позднего периода советского жилого строительства, дома на Тракторной улице были новаторским, адаптированным под нужды человека продолжением классических петербургских форм. Трехэтажные здания, выкрашенные в типичный для Петербурга бледно-розовый цвет, хоть и нарушают традиционную красную линию, но делают это очень упорядоченно. Каждый следующий подъезд выступает вперед лишь на шаг, что позволяет разместить в получившемся углу просторные балконы. С другой стороны эти выступы плавно скруглены, что придает всему комплексу вид продуманного промышленного механизма. Если смотреть от конца улицы, уступчатый ряд зданий производит тот же эффект схождения перспективы, что характерен для центра города, но на новый конструктивистский лад. Похожим образом и декоративные полуарки, отделяющие угловые дома от зеленых дворов, представляют собой современную интерпретацию неоклассицистских арок Росси.