Себя с тобою сохраню.

Этот почтенный, тонко чувствующий дебет и кредит бухгалтер, - жалуется, что

прежние возлюбленные его — их по точному подсчету оказывается было двенадцать -

были не ахти каковы:

Немолода, нехороша собою,

Мещаниста и мало развита.

Зато теперь, — хвастает бухгалтер, — он нашел тринадцатую, это уж антик с

мармеладом, что-нибудь особенное, как там ни говори.

...Тебя ни с кем нельзя сравнить:

Ты лучше, чем мечта (!).

...Ты - совершенство (!) в полном смысле слова Ты — идеал (!), приявший плоть и

кровь...

...Не улетай, прими истому:

Вступи со мной в земную связь.

Мы-то, наивные люди, верили, что теперь уже военные писаря и прыщавые

парикмахеры не позволяют себе этой меры пошлости - ты, мол, мечта и даже «лучше

чем мечта», ты, дескать, идеал, а посему «вступи со мной в земную связь», и чем

скорее, тем лучше.

А оказывается, этаким языком говорят и пишут у нас поэты, и еще изысканнее, еле

соглашающиеся «популярить изыски». Делается жутко за ту мелкость души, за ту

изумительную пошлость, какою дышат все переживания этого поэта.

— Ах все мне кажется (и отчего бы то Ведь ты мне поводов не подаешь),

Что ты изменишь мне, и все, что добыто Твоим терпением, продашь за грош.

317

И все мне кажется, и все мне чудится Не то подпрапорщик, не то банкир...

И все мне чудится, что это сбудется,

И позабудется тобой весь мир.

... Я безусловно тебя застрелю,

Если ты... с кем-нибудь... где-то там...

Потому что тебя я люблю И тебя никому не отдам.

...Впрочем, делай, что хочешь, но знай:

Слишком верю в невинность твою.

Не бросай же меня! не бросай!

Ну, а бросишь, — прости, застрелю.

Самые разудалые цыганские романсы, самые старые номера куплетиста - и те

требуют большей оригинальности, большего благородства, чем эти любовные стансы

новоявленного Петрарки наших дней. — Ты меня допостичь не могла! — уверяет поэт

возлюбленную. Но что ж тут «допостигать», если все так явственно пошло, трафаретно

и вульгарно:

Тобою услаждаясь ежечасно,

Мне никогда тобой не досладиться:

... Миленькая девочка скучает,

Миленькая девочка не знает,

Как жестоко ошибался часто,

Как платился, как и сколько раз-то!

2

Игорь-Северянин с похвальной откровенностью рассказывает о себе все, что

возможно.

Мы узнаем даже и о том, как велик темперамент поэта и его гвардейская

правоспособность:

Как солнце восходит раз (!) в сутки,

Восходит в крови моей страсть...

Тем меньше оснований у Северянина скрывать внешние события своей биографии.

Недавние газетные сообщения о том, что Игорь Северянин (Лота- рев) призван из

запаса, - немедленно иллюстрируется соответственной поэзой.

Как на казнь, я иду в лазарет!

Ах, пойми! — я тебя не увижу...

Ах, пойми! — я тебя не приближу К сердцу, павшему в огненный бред!..

... Я пылаю! Я в скорби! И бред Безрассудит рассудок... А завтра Будет брошена

жуткая карта. Именуемая: Лазарет.

Но ведь вот на обложке VI тома горделиво значится:

Бумага для этого издания изготовлена по специальному заказу. Шестого тома

выпускается: 6.500 экземпляров: 500 нумерованных на Александрийской бумаге в

переплетах из парчи, 3.000 в обложке работы Д. И. Митрохина и 3.000 в обложке

работы Н. И. Кульбина.

А рядом перечисление целого ряда изданий первых томов,— тысячи и десятки

тысяч экземпляров, и каждый том торжественно предлагается покупателю «в переплете

материи Лионез».

Почему «лионез»? В каком смысле и откуда этот бесспорный бьющий в глаза

успех?

В чем дело? Почему наше время дало титул избранника этому бухгалтеру, каким

образом типичнейший мещанин мог показаться поэтом?

Не за газетность же, с какой воспевает всех знакомых развязный стихотворец:

И Брюсов, «президент московский»,

318

И ядовитый Сологуб С томящим нервы соло губ,

Воспевших жуткую Ортруду,

И графоманы, отовсюду В журналы шлющие стихи,