Люк нахмурился.

— Выселяют — а что потом?

— Потом всех забирают, Люк.

— Забирают?

— Многие наши единоверцы, в начале войны сражавшиеся в Иностранном легионе, уже депортированы на строительство железных дорог в Сахаре. Нам надо было внимательнее отнестись к прошлогоднему объявлению, что евреям отныне запрещена эмиграция.

— Но папа, куда? Почему ты хочешь уехать?

Якоб Боне повернулся к сыну и грустно улыбнулся.

— Я вас подвел. Девочкам следовало уехать в тридцать девятом году, пока еще была возможность. Но вы были так молоды… у вашей мамы разбилось бы сердце, если бы я отослал ее отсюда. И все равно мне надо было посадить их на пароход в Америку. Потому что теперь вместо Америки им уготовлено место в Дранси.

— В Дранси? Нашей семье? — прорычал Люк.

— Ты в самом деле думаешь, что гестапо успокоилось? Под Парижем уже действуют пять лагерей. В прошлом году за попытку бунта там казнили сорок человек. Фашисты презирают нас, хотят, чтобы нас не стало. И я имею в виду — не просто в Париже или даже Провансе. Они хотят стереть нас с лица земли. — Голос отца дрогнул. — Нас будут преследовать везде, на севере и на юге. Бежать некуда. Поверь, мой мальчик, я пытался. Я, Якоб Боне, даже подкупом не сумел добыть моим дочерям безопасный выезд из Европы. Двери Франции закрыты, а наш так называемый глава правительства радостно выбросил ключ. Лаваль столь ревностно прислуживает тоталитарному нацистскому режиму, что в результате все евреи будут загнаны в лагеря вроде Дранси.

Люк не хотел спрашивать, вопрос сам собой слетел с его губ:

— Но ради чего?

— Ради главного, — пробормотал отец, крепче стискивая черенок трубки. — Я слышал, что планируется серия массовых арестов в Париже — уже на следующей неделе. Опасность грозит всем — не пощадят ни одного еврея. Сперва арестовывали только цыган и иностранцев, но это была лишь дымовая завеса. Франция уже начала отсылать евреев на восток в рабочие лагеря, и ходят слухи, что всех, не способных послужить немецкой военной машине, просто-напросто убьют. — Старик поднял голову и пронзил Люка яростным взором. — Кроме тебя.

— Меня? — От удивления у Люка сорвался голос. — Да, я, как земледелец, конечно, могу считаться ценным работником, но…

Якоб презрительно фыркнул.

— Я не о том…

Однако фразу не закончил, лишь тяжело вздохнул.

В Люке нарастала досада.

— Папа, это все просто слухи. Праздные языки не дремлют. Ну какой смысл в таком всеобщем уничтожении, о котором ты говоришь?

Якоб посмотрел на сына как на полного болвана.

— Смысл? Очистить Европу от евреев, само собой. Я знаю, что некоторых уже вывезли из Дранси в Польшу, в какое-то место под названием Аушвиц-Биркенау.

— Еще один рабочий лагерь?

— В первую очередь это лагерь смерти. — Якоб поднял руку, предотвращая очередную реплику Люка. — Всего две недели назад я читал статью из «Телеграф» — ее провезли в Париж контрабандой — про массовые убийства евреев в Аушвице. «Телеграф» — солидная английская газета, а польское подполье прислало эти новости в Лондон изгнанному польскому правительству. Нацисты убивают евреев систематически, десятками тысяч. Они начнут со стариков, больных, слишком юных и слабых; сильные и молодые будут работать на износ, а потом их всех тоже уничтожат.

К горлу Люка подкатила горечь.

— Папа, хватит!

— Не отмахивайся! Это не слухи. Это факт. Геноцид идет полным ходом.

Отец и сын молча смотрели друг на друга — Якоб, полный отчаяния, и Люк, в котором бурлила ненависть к постигшей его народ злой судьбе.

— Якоб? — послышался новый голос.

— А, Вольф! — Якоб с улыбкой повернулся навстречу показавшемуся из-за гребня холма старому другу.

Внешне Вольф являл собой полную противоположность Якобу: высокий, крепко сбитый, одна нога чуть короче другой. Вязаный жилет туго обтягивал внушительное брюшко, из-под неизменной соломенной шляпы торчали изрядно поредевшие волосы, некогда отливавшие рыжиной. Как и Якоб, Вольф носил отглаженную рубашку, успевшую помяться к концу дня, и галстук с ослабленным узлом. Верхняя пуговица на рубашке была расстегнута. После подъема на холм старик тяжело отдувался, однако приветствовал отца и сына широкой улыбкой.

— Силы небесные, Якоб! Это и вправду ты? — прохрипел Вольф, подойдя.

— Я, я, — отозвался Якоб, с усилием поднимаясь на ноги. — Ну-ка, дай обниму тебя как следует.

Друзья обнялись, затем отодвинулись и замерли, разглядывая друг друга. Вольф нависал над хрупким Якобом, его глаза блестели от наплыва чувств.

— Да, годы берут свое, — признал он, явственно потрясенный увиденным. — Берегись, как к вечеру поднимется ветерок — тебя ж, того и гляди, просто сдует.

— О себе лучше позаботься, старина! — проворчал Якоб с нескрываемой нежностью.

Вольф поцеловал его в щеку.

— Как же приятно тебя видеть!

— Я гадал, доберемся ли мы сюда в целости и сохранности.

— С девочками все хорошо?

Якоб кивнул.

— Пока да, Вольф, пока да.

Люк помог им усесться рядом друг с другом.

Вольф оглядел его с головы до ног.

— Как ты, мой мальчик? Alles ist gut ?

— Не хочу я говорить по-немецки! — огрызнулся Люк. — И слова больше на нем не скажу!

— А ну послушай меня! Умение говорить по-немецки может спасти тебе жизнь! — Якоб повернулся к Вольфу. — Он упражнялся?