Писательница из Кирова Мария Ботева вполне известна как детский прозаик. Однако вышедший только что небольшим тиражом в нью-йоркском русскоязычном издательстве "Айлурос" сборник "Фотографирование осени" — первая книга ее взрослой прозы. Рассказы и циклы Ботевой — это проза отчетливо женского взгляда. Они располагаются в пространстве между Людмилой Петрушевской, Майей Кучерской и, скажем, Линор Горалик. Это женская проза, пребывающая в невиданном сгущении. Драмы, для которых многим потребовался бы роман, у Ботевой умещаются в несколько страниц, а иногда и в пару абзацев. Проблема в том, что, при всей пронзительности ее текстов, рассказы Ботевой, особенно когда читаешь их подряд, начинают казаться слишком легковесными, симпатичными. Их воздушная притягательность оборачивается почти пустяковостью. Им можно умилиться, проникнуться жалостью ко всем маленьким существам и вещами, о которых Ботева пишет (подросткам, одиноким и не очень женщинам, мечтам, заброшенным деревням, мертвым солдатам), вздохнуть и пойти дальше. Но есть буквально пара текстов, к которым это не относится. Легкость становится в них удивительной весомостью, какой-то невещественной монументальностью чувства (в первую очередь, конечно, любви). Ради этого десятка страниц стоит прочесть всю эту книгу.
М а р и я Б о т е в а
Фотографирование осени
Собрание прозы
Ailuros Publishing
New York
2013
Maria Boteva
Taking Pictures Of Autumn
Ailuros Publishing
New York
USA
Фотография на обложке: Мария Ботева.
Фотопортрет Марии Ботевой: Светлана Ботева.
Редакторы: Илья Кукулин, Елена Сунцова.
2013 Maria Boteva.
ISBN 978-1-938781-11-7
Театр Износ-Рукавицкой
Дневник
11.01.
Ночью ко мне пришла Виктория Нусс-Рукавицкая. Села на
кровать со мной рядом. Я ждала, когда она заговорит. Она не
говорила. Ждала, когда начну говорить я. Тупиковая ситуация.
Тогда мы начали обмен мыслями. «Виктория», — подумала я.
«А ты ждала Ираиду?» — подумала она в ответ. Нет, Ираиду я
не ждала, я знала, что она в Белой Холунице или ещё где по-
дальше. Отлёживается после инсульта, и не скоро ещё, не скоро
доведётся её увидеть. Всё это прочитала в моих мыслях Викто-
рия. «Ты бы хоть фамилию поменяла, что ли, местами. Ну, что
это: Нусс-Рукавицкая. Рукавицкая-Нусс лучше, хоть не будет
этого ср». «Пожалуй, — подумала она, — мне всё равно. Могу
побыть и Рукавицкой-Нусс. А ты тогда не пиши: мой холод
сгинь и рук не сдвинь». Мне как раз приснилось, что скоро я
напишу стихотворение, которое будет начинаться этими сло-
вами! «Что нам, торговаться теперь?» — с тоской подумала я.
«Нет, — услышала её мысль, — можешь ещё что-нибудь попро-
сить». Что же мне просить? Пожалуй, вот. «Можешь вообще
называться Виктория-Маргарита Нусс. Или Маргарита-Викто-
рия Рукавицкая, например». «Могу. Конечно, могу», — как-то
лениво подумала она. А я подумала, что, пожалуй, запутаюсь в
этих именах и фамилиях. И ещё стихи теперь не напишу, пер-
вой строчки-то нету. Я отвернулась к стене, и она ушла.
11.01.
Потом она вернулась, Виктория-Маргарита, и подумала:
«У тебя будет театр». «Знаю я», — подумала я и повернулась к
ней. За несколько секунд, что прошли с нашего расставания,
невозможная Маргарита Рукавицкая стала заметно выше и
толще. «Что происходит?» — подумала я. «Откуда ты знаешь?»
— подумала она. Я кивнула в сторону серванта. Сервант запол-
нен книгами. У него четыре полки, и на каждой книги. И внизу,
за дверцами, две полки, там тоже книги. А на самом серванте
стоит мой театр. Не совсем готовый, но занавес и освещение
уже есть. Осталось красиво оформить две стенки, приклеить
крышку. И всё!
— Как он называется? — спросила вслух Виктория-Нусс-
Маргарита. И пропала. Наступило утро.
12.01.
Я встала и почти сразу же начала делать мой театр. Он со-
всем небольшой, но работы хватает. Все внутренние стены те-
атра, пол и потолок оклеены грязно-голубой непромокаемой
тканью. Наружные стенки ещё не готовы. Только на двух сде-
лана аппликация. Сегодня я пришивала жестянку к заднику и
думала, дадут ли мне зарплату, а если дадут, то сколько? В это
время Маргариты Рукавицкой не было. На жестянке просвер-
лены дырочки, так что ни одна игла во время пришивания не
пострадала. Как же мне назвать театр?
Как только я подумала, что не знаю, как назвать театр, в
комнату вошла Рукавицкая-Нусс Виктория.
— Назови чьим-нибудь именем, — сказала она. Был день,
и мы могли попросту разговаривать.
— Может быть, назвать театр именем Бротигана?
— Вряд ли ему бы понравился этот пафос. А про ловлю
форели даже не думай, ещё неизвестно, какое название будет