А Панов с исключительно добрым лицом старался сейчас забыть особый вид «благодарности» от ряда граждан освобождённой в 1944 году Польши. Они стреляли Красной армии в спину, словно крысы.

Начался вечерний перезвон колоколов. Пожалуй, и ему придётся заглянуть в храм рядом с двумя северными дотами батальона.

Купол церкви Пресвятой Богородицы был хорошо виден за домами. Ненашев заглушил мотоцикл напротив. Красота, вокруг идиллия. Цветут деревья. Пахнет зеленью и мёдом.

Максим обошёл здание и постучал с чёрного хода. Минуты через три ему открыли.

– Ребёночка крестить или сами надумали? – раздался тихий и спокойный голос. Человек в рясе вопросительно и доброжелательно смотрел на советского командира.

– Я вообще-то крещёный.

– А! Хотите помолиться?

– По другому делу, – несколько суховато сказал Максим.

– Неужели свадьба? – Поп посмотрел на него c такой затаённой надеждой, что Ненашев изумлённо уставился на него, а потом, справившись с собой, помотал головой.

– Сын мой, так для чего вы пришли в святой храм? – смиренно прозвучал очередной вопрос.

Ох, как сложно с этими «восточниками». С утра до вечера они «атеисты» и «безбожники», а ночью или под утро постучат с чёрного хода «ребеночка окрестить», да так, чтобы не писать в церковную книгу. Или во время службы встанут где-то в углу, думая, что никто их не замечает. А панихиду заказать или записку подать во здравие, а кому и за упокой – обычное дело [45] .

Панов внимательно посмотрел на отца настоятеля, припоминая чуть не случившуюся в Западной Белоруссии альтернативу на земле. Как вам проповедь: «Да здравствует советская власть, да взовьётся красное знамя на всей земле» или «Граждане параферяне, призываю вас проголосовать за блок коммунистов и беспартийных! А тот, кто будет голосовать против выставленных кандидатов, будет голосовать против советской власти и против Бога!»?

Настоящим шоком для граждан, прибывших с востока помогать строить новую жизнь, стало избрание в крестьянские комитеты попов и дьяконов. А ещё молитвы за здоровье товарища Сталина, как избавителя православной церкви от гонений. Потом новая жизнь взяла своё, но религию особо не гоняли, а подошли чисто по науке [46] .

Фининспектор, сверившись с планом, исчислял подоходный налог и культсбор, пожарный инспектор штрафовал за ветхое состояние храма, милиция – за посиделки рядом. Миф о небесах убедительно разоблачал присланный из центра человек. На лекцию «Нравственность и религия» в избе-читальне собралось сто пятьдесят человек. Так посчитано по отчётам. «Религия есть злейший враг советского патриотизма» [47] .

Но пришёл сюда Саша не за отцом настоятелем, чтобы непременно нацепить на «ценный кадр» каску и забрать к себе в батальон. Мол, пусть, как в фильме о штрафниках, батюшка строчит из пулемёта и учит бойцов духовности.

Бормотать молитвы, знакомые с детства, говоренные мамой, бабушкой или придуманные самими, начнут в июне 1941-го. Даже ярые атеисты станут просить какую-то высшую силу оберечь и отвести от себя случай-смерть. Полчаса под миномётным обстрелом – и вспомните не только Бога, но и чёрта, с буддийским спокойствием гадая, куда этот зараза-шайтан положит следующую мину. Сам Панов такой. Носил на груди крестик-талисман, а в нагрудном кармане молитву-записку. Иногда что-то шептал невнятно. Как-то успокаивало и, самое главное, помогало задавить в себе страх. Но ходить в храм молиться он после не стал.

Здесь церковь хранила привычный образ жизни и не была модным атрибутом. Тот, кто покушался на неё, сразу лишался поддержки населения. Это поймут, и в июле номера «Безбожника» уже не будет. Не будет и в августе, не будет до самого конца войны. Но время упущено.

Большинство первых советских партизан в конце 1941-го разошлось по домам. В лесах остались голодать единицы. Идти некуда, а выйдешь, так те, кто стал новой властью и ходит с белыми повязками полицаев на рукаве, в деревнях прибьют точно. И первые спецгруппы НКВД чувствовали себя здесь, как в пустыне. Только чудо или невероятное везение способно помочь выжить в тылу врага, если не помогает тебе народ [48] .

Ненашев поморщился, он каждой дырке не затычка, но о том, что произойдёт, предупредить должен. Не хватало ему ещё в панике разбегающихся местных с жёнами и детьми. Не до войны тогда будет, вот и пусть по сигналу граждане попрячутся по погребам. Он сердито что-то буркнул себе под нос и медленно, вспоминая недавно выученные слова, старательно произнёс:

– Блажен человек, который знает, в какую пору приходят разбойники, так что он препояшет свои чресла, прежде чем они придут [49] .

Елизаров до девяти вечера сверял информацию от Ненашева с полученными донесениями. Картина неприглядная и очень мерзкая. Немцы с той стороны постепенно перекрывали все пути для его агентов. На железной дороге – сменён персонал. Вместо пограничной стражи – многочисленные патрули вермахта. Запретные зоны, охраняемые с чисто немецкой пунктуальностью, – не пройти.

В довесок – показания и вещи семерых очень обиженных парней, помятых бойцами. А вот не надо было стрелять на окрик. Кроме водки и сала в вещмешках задержанные несли советскую форму, пуд взрывчатки, набор топографических карт и разобранный пистолет-пулемёт. Рации у них не нашли. Ненашев прав: группу забросили на короткий срок.