– Убери руки, скотина! – не выдержал кудлатый, его кулаки задергались от обиды.

Шахову надоели эти бодрящиеся карманники. Не обращаясь ни к кому, он тихо сказал:

– Ну вы, под воров ряженные, кончай базарить!

В камере стихло. Он был рад этому: говорить ни с кем не хотелось, а делиться переживаниями было незачем. Сработало старое воровское правило: чужая душа – всегда потемки, в них доломать себя проще простого.

Он почувствовал себя таким же одиноким, каким был и кудлатый, сидевший на корточках у стены.

Подошел к нему:

– Что, парень, плохи дела?

– Обидно. Жениться на ней собрался. И не было ничего такого. Ну выпили слегка. То да се. Она все нет да нет. Блузка порвалась. – Парень был рад, что его захотели выслушать. – Сгоряча сказал, что другую найду, что свадьбы не будет. Она крик подняла. Соседи собрались. Ну и закрутилось…

– Бывает. В такие истории мужики попадают…

– Следователь придирчивый попался. Сказал, санкцию на арест брать будет.

– Пугает…

– Я тоже так думаю. Знает же, что я по-серьезному к ней отношусь. Дурак он, если посадит. – В нем жили надежда, сомнение, отчаяние.

– Ну и радуйся, что дурак. С умным следователем всегда труднее. Это из-за них большие сроки схлопатываем.

– Мне умных бояться нечего. Я не вор и не грабитель. Это они должны бояться умных.

– Ладно, парень. Это решать не нам с тобой. А пока держись около меня.

Присев на нары, Шахов покосился на эмалированную миску с остывшим в ней супом-лапшой и задумался. Жизнь казалась ему неуютной. Еще утром он был сам себе хозяин. А всего с час назад единственным желанием было побыстрее прийти в камеру, оглядеться, схватить обстановку и сразу же на боковую – как можно быстрее забыться и заснуть. Теперь же, когда напряжение дня спало, он остро ощутил, как безысходная тоска, обдав его жаром, полностью завладела им. Подперев голову ладонями, прислушиваясь к шуму ветра, который хлестко стучал по окну камеры, он пытался понять причину этого тревожного чувства. Лицо его жалостливо скривилось: мысли его прояснились, все встало на место. Ему было горько и тоскливо оттого, что Солдатов во время допроса сравнил его с зайцем. И еще, что по жизни идет, нога за ногу заплетаясь. Эти слова запали в его душу. «Не видел бы век я этого подтянутого начальника уголовного розыска, – нервно усмехнулся Шахов, – тоже мне охотник с капитанскими погонами. – Он устыдился его сравнения потому, что всегда был уверен и знал, что на ногах стоит твердо. – Обычный прием оперативников, – решил он, – отвлечь, сбить напряжение во время допроса, не дать сориентироваться в ответах. Теперь их учат психологии. Нашел зайца! Ничего, я тебя, охотник, погоняю». – Он злобно ухмыльнулся.

Камера храпела и вздыхала во сне. Он посмотрел на спящих. Что стоило ему совсем недавно утихомирить их всех своим резким и точным словом? Он чувствовал себя хозяином положения. Шахов откинулся на нары и тоже попытался заснуть. Но сна не было. Растревоженная память четко и беспощадно восстанавливала все пережитое сегодня. Теперь, в уснувшей камере, когда он остался с самим собой наедине, Шахов не знал, как утихомирить свою собственную душу.

Он вспомнил себя мальчишкой, небольшой двор и сараи с дровами, запертые на поржавевшие старинные навесные замки, горбатый переулок с булыжной мостовой, небольшой продовольственный магазин, куда в конце лета завозили воблу, упакованную в рогожные кули. Перед его глазами встал пустырь, тянувшийся за домами старой богадельни, где он стучал мячом в кирпичную стенку. И еще вспомнил мальчишек из своего двора, с которыми много лет назад, в такую же осень, ездил на окраину города играть в футбол с чужими ребятами. Он ловко забил тогда решающий гол, и за это им всем попало от незнакомых парней.

И самым дорогим в жизни ему показался двор его детства, где на веревках сушились наволочки и простыни, двор, в который взрослые вытаскивали летом полосатые матрацы, ковры и выбивали их. Вспомнились ножички, в которые играли на куче песка, самодельные воздушные змеи с дранками поперек, которые запускали с крыши. Как же мил ему был сейчас этот старинный, давно им забытый двор и ребята из далекого детства! Где они сейчас?

– А что же получилось из меня? – спросил он себя и сам же себе неожиданно ответил: – Хитрый, жестокий мужик получился.

Шахову вдруг показалось, что он засыпает, и обрадовался этому спасительному уходу в сон, но… не заснул. Ясно, как из первого ряда видят на ярко освещенной сцене, увидел другие картины своего детства. Вспомнилось послевоенное лето в деревне у тетки, когда он, ухватившись за веревочные поводья, пытался вскочить на лошадь, но она, рванувшись, поволокла его за собой. Повод туго захватил его руку. Лишь с трудом повернул лошадь к деревянной изгороди, и она остановилась.

«Вот так бы и всегда, – подумал Шахов, – всем этим неудачам не поддаваться».

Он сел на нары в какой-то растерянности и почувствовал необъяснимую неловкость, которая нередко охватывает среди спящих людей Человека, измученного бессонницей.

«Все спят, – подумал он, – все поступают по закону природы, а я не могу заснуть. Может, я выпал из общечеловеческого закона? Неужели Солдатов был прав, когда говорил: „Ты одинок. Воровская жизнь лишена смысла“. Шахов вспомнил, что он, удивившись, ответил тогда. Одинок? Да в жизни каждый свои болячки зализывает. Каждому свое. Он не испытывал страха в кабинете Солдатова, потому что боролся с ним. И за себя, и за Зойку.

И если бы тогда во время допроса кто-нибудь прокричал ему прямо в лицо: «Ты, Шахов, воровством не проживешь! Сейчас жизнь другая настала, ты выпал из общечеловеческого закона», – то он бы в ответ расхохотался.

«Какой еще закон? Есть закон удачи. Вот это мой закон. И есть закон тех людей, которые хотят мою удачу убить, – это их закон. Когда мне не везет, когда терплю неудачу – я выпадаю из моего закона. Но я в него возвращаюсь всегда. Вот и все с этими законами. Все очень просто!»

Действительно, все оказалось очень просто. Так просто, что дальше и некуда! Все спят, а он не может уснуть.