" Худо ж ты, брат, помнишь свое дело"! — сказал ему один из судей.

" Напротив, я очень помню, — отвечал поверенной, — но крайняя нужда не допустила меня прийти сюда ранее".

" Какая"? — подхватил судья.

Повер. Позвольте мне наперед спросить этого крестьянина, какими он яйцами кормил соседа моего; потом извольте спрашивать, о чем вам угодно.

" Тьфу, пропасть какая! Неужели сырыми! Будто у меня в дому и огня нет"! — отвечал тот.

Судья. Скажи-ка ты нам, г. стряпчий! Зачем ты так долго не приходил?

Повер. Варил горох, да не доварил: так торопился. После полден надобно будет его сеять.

Судьи подняли громкий смех.

" Вот так уж поверенный"! — сказал один из них, задыхаясь от сильного смеха.

" Позвольте доложить, что вы находите смешного в речах моих"? — сказал с равнодушием поверенный.

" Да не глуп ли ты, братец, что хочешь сеять вареный горох? — отвечал ему судья. — Неужели ты думаешь, что он взойдет"?

Повер. Почему ж не думать? Ежели у вашего благородия из вареных яиц высиделись бы живые цыплята, так неужели у меня из вареного гороху не уродится не вареный?

Судьи уразумели смысл шутки сей, которая сперва показалась им глупостью, закусили губы, покачали головами, посмотрели друг на друга и тотчас сделали совсем другое решение делу, в пользу должника; а на истца за несправедливое требование в ту же минуту наложили цепь. Таково могущество судей! — прибавил полковник, — Для них столько же легко виноватого сделать правым, сколько и правого виноватым".

Наши судьи, слушая г. Полковника, неоднократно прерывали его громким смехом на счет глупости тех судей, о которых он рассказывал, не представляя того, что с ними едва ли не каждый день случаются подобные сему происшествия.

Что касается до меня, то я не будучи судьей, от искреннего сердца благодарил Г. К. за сей нравоучительный анекдот и жалел, что все смеялись, слушая его; но не все понимали важность значения сей по видимому только забавной истории: ибо я приметил, что некоторые занимались только последними словами Г. К., когда он говорил о могуществе судей, прировняли их к себе и восхищались тем, что они судьи.

Ты может быть подивишься, любезный друг, что судьи не осердились на полковника, что он так исправно пощекотал самолюбие их. Я скажу этому причину: одни не сердились потому, что уразумели важный смысл сего анекдота и доброе намерение, с каковым рассказывал его Г. К., а другие потому, что ничего не поняли.

Как приятно слушать прямого сына России, когда он с твердым, решительным русским духом, без лести и прикрас говорит Русскую правду!

Любезный друг! Здесь живут два человека, муж с женою. Оба они истинно добродетельные люди, или, по крайней мере, такими их называют. Какое необыкновенное явление в веке просвещенном! Я подумал было, что в другой раз настали времена баснословные; что Филемон и Бавкида из дерев опять превратились в людей и поселились в здешнем городе; а после узнал, что это не Филемон и Бавкида, а один старый небогатый помещик, который с женою своею живет точно так же, как жил Филемон с Бавкидою, а может быть и лучше: об этом судить мудрено. Филемон и Бавкида жили весьма за долго до нас, тогда, как дерева в веселой час пели песни, а пригорки и горы прыгали перед ними антраша; но наши герои живы еще и теперь, и в этом то состоит вся их выгода и преимущество пред теми. Филемон и Бавкида, живши в веке варварском, были презираемы развращенными современниками своими; напротив наша чета пользуется от всех величайшим уважением. Им нет и иного имени, все почти молодые люди обоего пола называют их: наши друзья. Какая честь для старого помещика и жены его, и какое чудо для света! молодые люди без меры любят и почитают стариков; нет ни одного собрания, где бы не говорили об них с величайшею похвалою; кавалеры и дамы не редко отказываются от маскарадов; покидают танцы и все веселости, извиняясь, что они в тот день не посещали еще друзей своих.

Всеобщие похвалы, возбудивши во мне уважение и даже удивление к сим людям, возбудили вместе и любопытство узнать их лично. Они должны быть или слишком добры, или слишком худы, думал я; однако последнее почитал несравненно более справедливым, нежели первое, потому что их прославляли одни молодые люди, а опытные старики отзывались о них не так-то хорошо. Я открыл сомнение свое одному знакомому мне молодому человеку, который был член общества, преданного друзьям.

" Старики не любят их из зависти, — отвечал он мне с неудовольствием, — по чести говорю, из одной постыдной зависти! Угодно ли, я познакомлю вас с ними? И вы увидите, что я говорю правду".

Я рад был сему случаю. На другой день он привел меня в дом друзей своих.

Хозяин и хозяйка приняли меня весьма ласково. Разговоры были самые приятные. Мы разговаривали около двух часов; но сии два часа показались мне не более двух минут: однако ж это мне не помешало заметить, что товарищ мой куда-то отлучился, и что тому уже более часа, как он нас оставил!. Я спросил хозяина, и получил в ответ, что он, будучи охотник до новостей, верно, занялся газетами, которые он обыкновенно читает в его кабинете. В это время хозяйка также вышла от нас в другую комнату. Спустя несколько минут по выходе ее взошел к нам товарищ мой с разгоревшимся лицом и помутившимися глазами. За ним, в сопровождении хозяйки, взошла неизвестная мне молодая барыня с таким же лицом и глазами, как и товарищ мой. Я заключил, что они, читая газеты, спорили о какой-нибудь новости, а может быть о чем либо и старом. Да и неудивительно, потому что один был русский француз, а другая русская же немка. Каждый имеет пристрастие говорить с похвалою о своем отечестве; а как говорить: с равнодушием, или с жаром, на это особенных правил не положено.

Вскоре после сего приехала еще одна молодая женщина. Красота ее и ловкость в обращении делали ее не последнею из тех приманчивых прелестей, на которых не редко заглядываются и путешественники, любящие только осмеивать поступки других, не исключая из сего и самых красавиц. Я взглянул на нее раз, она на меня два; я два, сна четыре; я четыре, она восемь.

Мне хотелось сравняться с ней; но никак не можно было этого сделать, потому что она умножала все то, что я складывал в одну сумму. Мы сели друг к другу поближе, начали разговаривать, сперва учтиво, потом повольнее, повольнее, наконец и гораздо повольнее. Но в это время товарищ мой сделал мне знак, что время идти домой. Правду говорят: сытой голодного не разумеет. Он уже до сыта наговорился, наспорился: а я еще только приступал к делу: однако не учтиво бы было медлить долее; я встал, раскланялся и ушел.