Кейтон любил ночь. Его успокаивал свет фонарей, в лужицах света которых мир преображался, казался театральным, ненастоящим. Мерцающий, неверный, искажающий контуры предметов, - он уступал в красоте только мертвенному лунному сиянию, еще более лживому и извращенному, тоже любимому Энселмом. Неожиданно Кейтон вспомнил гаерскую шутку, сыгранную с ним накануне луной. В эти дни месяц нарастал, и он, ложась в постель, обнаружил, как лунный свет, крадучись, подобрался к его изголовью, потом упал на лоб. Он вспомнил слова кормилицы о том, что спящий в золотом ореоле зловещих лунных лучей рискует безумием, поспешно встал, несколько минут стоял у окна, слушая вопли блудящих кошек, наконец захлопнул окно и задвинул портьеру. Потом тихо лег и, едва смежил веки, несмотря на частые бессонницы последних месяцев, быстро уснул. Но от искуса уйти не удалось. Ему приснились все те же зловещие лунные лучи, накрывшие его лоб своим золотым сиянием.

– Так ты всё же решил ехать в Бат?
– Ренн внимательно посмотрел на Кейтона.

Энселм опомнился, и несколько секунд смотрел на собеседника, не понимая вопроса. Потом тяжело вздохнул.

– Придётся. Отец настаивает, чтобы я навестил дорогую тетушку Эмили. - Кейтон перевел дыхание.
– Я вынужден поехать.

Ренн и Кейтон жили в частном доме на Холиуэлл в Оксфорде, снимая две соседние квартиры. Сейчас, в начале каникул, которые для них удлинились на одну неделю, им предстояло решить, где провести вакации.

– А ты предпочел бы Лондон?

Кейтон пожал плечами.

– Какая разница? Бат так Бат. Лондонский сезон уже заканчивается. К тому же, ты же обещал познакомить нас с очаровательными девицами, самыми красивыми невестами королевства. Это соблазнительно, - на лице Кейтона промелькнула улыбка, мертвая, тусклая, непроницаемая.

– Ты говоришь с таким презрением...
– устало уронил Ренн.

– Презирать красоту?
– Кейтон опустил глаза и вздохнул.
– В Божественной катафатической триаде она стоит на последнем месте, Альберт, но глаз вычленяет её первой. Красоту трудно презирать, её нельзя не заметить и пренебречь ею невозможно, - особенно тому, кому в этом даре отказано.

Ренн болезненно поморщился. Кейтон часто называл себя уродом, даже бравировал этим, но по затаённому в глубине глаз страданию, Альберт понимал, что бравада скрывает боль, и не любил, когда приятель затрагивал эту тему.

Ренн и Кейтон не были друзьями, скорее, считались приятелями, их отношения - сыновей знатных отцов - равными не были. Кейтон признавал, что Ренн не глуп, но полагал его примитивным и неглубоким человеком, бездумно усвоившим азбучные истины. Правда, изредка он замечал в Альберте нечто странное, но был столь невысокого мнения о приятеле, что не хотел утруждать себя изучением его натуры. Ренн же ценил Энселма за большой ум, восхищался его недюжинными талантами и музыкальной одарённостью, но его вечные ядовитые насмешки и душевная неустойчивость нервировали. Ренн полагал, что они - следствие душевного надлома Кейтона, больно переживавшего ущербность своей внешности, однако, по его собственному мнению, комплексы Кейтона были мнимыми. Лицо Энселма казалось Альберту значительным и по-своему привлекательным. В нём не было слащавости и мягкости, но резкость черт лишь подчеркивала его мужественность. Он иногда высказывал это Кейтону - но тот только морщился.

Сейчас Ренн торопливо перевёл разговор на то, что могло только польстить самолюбию Энселма.

– Ты понравился Даффину, я заметил. Он с таким интересом смотрел на тебя и цитировал...

Лицо Кейтона смягчилось, он против воли улыбнулся. Ему тоже польстило внимание профессора. Амбиции Кейтона были высоки, а возможность удовлетворить их в Мертоне, среди лучших из лучших, появлялась нечасто. Болезненно самолюбивый, Энселм был чувствителен к чужому мнению, и то, что его заметил Даффин, радовало. При этом сам Кейтон обратил внимание, что Ренну, судя по всему, было безразлично, кто станет его тьютором. Альберт вовсе не был польщен оказанным ему предпочтением.

Этой черты Кейтон в сокурснике не понимал. Он случайно узнал, что в школе у Ренна было странное прозвище Аcmon . Отчасти он понимал - почему. Ренн был бесчувственен к насмешкам, неуязвим для успехов и неудач, воспринимая их философски, отличался спокойной уверенностью в себе и странным, удивлявшим Кейтона постоянством настроения. Про себя Энселм звал приятеля толстокожим слоном. Сам же Кейтон вечно страдал от непонятных ему самому перепадов настроения, но полагал их свидетельством тонкости своей натуры.

Кейтон замечал, что Ренн всегда мягок с ним, старался сказать приятное, несколько даже заискивал, видел в этом слабость приятеля и был немало изумлен, когда Хамфри, учившийся в школе вместе с Ренном, бросил как-то, что Ренна опасно вывести из себя, те, кто хоть раз делали это - очень сожалели. Кейтон тогда только пожал плечами. Ну и вздор.

Сейчас Энселм заметно приободрился.

– Где ты остановишься в Бате? В гостинице?

– Нет, - Ренн покачал головой, - отец снял дом возле Палтни-Бридж. Там сейчас сестра с подругами и кузиной, и отец обещал приехать в начале мая.
– Он недоумённо пожал плечами, - почему-то ни от него, ни от Рейчел нет до сих пор ни строчки. Досадно, если письма придут после моего отъезда. А ты собираешься жить у тёти?

– Да, у неё дом неподалеку от Квинс-сквер.

– Будем соседями.

– Роуэн тоже собирается в Бат. Там будет и пара моих приятелей по Вестминстерской школе. Надеюсь, проведём время превесело.

Ренн несколько помрачнел.

– Камэрон и Райс?

– Да. Ты что-то имеешь против?

Альберт пожал плечами. Он уже встречал этих молодых людей прошлым летом в свете, в Лондоне, - они не понравились ему развязной вульгарностью и то и дело проступавшей порочностью. Особенно неприятен был Райс, беспутный красавец и богатейший повеса. Настроение его испортилось. Он не то чтобы ревновал Кейтона к его школьным друзьям - но в душе полагал, что общение с подобными людьми чести никому не делает. Но Кейтону в конце концов самому выбирать - с кем общаться. Альберт подумал, что надо будет предупредить сестру насчёт этих господ - пусть поостережётся. У таких людей, как Райс, весьма странные представления о должном.