Тварь не мог уже рычать, край губы, конечно, дёрнулся в тщетной попытке, но не более. Я отвесил ему затрещину, как шелудивому тупому псу, и засмеялся.

Смех это настоящее искусство, и люди, как правило, даже не подозревают о всей его мощи. Этими не сложными звуками можно сделать из себя юродивого и повелителя, простака и кляузника, просителя и подателя; можно вызвать в другом радость или сочувствие... мне нужно было иное. А я всегда получаю то, что мне нужно. Я умею смеяться.

Он был оскорблён, унижен и раздавлен, мой голос стал ему отвратителен. Звук человеческого хохота пробудил в твари ненависть и ярость, плотно смешавшиеся и глубоко теперь засевшие в его естестве. Тварь беззвучно стонала.

– Поздравляю!
– я позволил себе фамильярно сочувственный тон, что готов привести гордецов в бешенство.
– Отныне вы все - твари. Поразительное стечение обстоятельств.... Кстати, ты мне ещё должен за то, что просветил твою тупую скисшую башку об особенностях современной лингвистики.

Щедрость не нашла себе приюта в сознании этой твари, и слова мои остались без отклика. Пришлось снова скатать объявление и запихать подальше, чтоб не мозолила глаза и не сбивала меня с мажорного настроения.

Ведь, во истину, судьбу видишь, когда она на тебя наступит. Во что превратило время повелителей небес, созданий, что безраздельно правили стихиями и вершили историю. Люди, те, что не удостаивались и съедения, теперь пренебрежительно называют их тварями и объявляют загоны (не самые успешные в большинстве случаев, скажу больше, безуспешные; но важен сам факт). Загоны, как на скот, на убойное мясо, что виновно лишь тем, что мешает плодиться и размножаться этой всёпожирающей двуногой саранче. Саранче, что сметает всё на своём пути. Пали под её напором древние расы со всеми их знаниями и талантами, пали чудеса их же отступников, пала природа. Сейчас пришёл черёд последней силы - и господа, обряженные в прозвища рабов, объявлены в отстрел.

В кармане случайно обнаружилась горсть лесных орехов, что вместе с тощим кошелём монет была сунута мне подскарбием в качестве аванса за истребление твари. Мелочь за первым же поворотом отправилась в ближайшую канаву, а вот орехи меня действительно подкупили, крупные, поджаристые, щедро сдобренные солью и перцем. Я вытряхнул в горсть пару штук и подсунул твари, на что тот зло застонал.

– Зря это ты. Хорошая штука. Я бы, конечно, специи поразнообразнее сделал, да кого интересует мнение такого как я. Может, будешь? Нет, ну как хочешь. Орехи, между прочим, весьма сытная и полезная еда, хорошо восстанавливают силы и вообще от них один доход. Ну, предположим, перешли бы вы все на орехи, легче на подъём были бы, перестали бы зверей жрать, и люди бы на вас по-иному смотрели, хотя... за последнее не ручаюсь. На вас, как ни посмотри, всё гора дармового мяса. О, наконец-то!

Маленький белоснежный голубок, с забавным рыжим хохолком на вертлявой головке спикировал с поднебесной мути ко мне и благодарно рухнул на колени, обессиливший от жары и смрада адской воронки. Его птичье сердечко взволнованно билось от ужаса перед ещё живой тварью. Глупая, натасканная птица из лучшей людской голубятни, последовала б за адресатом хоть к Разрушителям, но не могла справиться с обуревавшими инстинктами и несовершенством собственного слабого тела, задыхалась, тряслась, жалась к человеку.

Я помог посланцу избавиться от предрассудков перед тварью, пальцами сломав шею, и, отцепив донесение, вышвырнул птицу. Осторожно свёрнутый листок ещё хранил терпкий запах ненавистного мне парфюма этого идиота.

"Я получил твоё подтвержденье, верный рыцарь мой. Кончай с тварью!"

Кончай? Нет, Ваше Святейшество. Я ещё даже не начинал.

Люди на диво кичливые созданья, достаточно похвалить их, умаслить раздражённое до зуда самолюбие и первым ринуться на ничтожную ступень, как они слепнут и глохнут, теряют остатки разума и совести. И если ты сам обделён Создателями, то не успеешь оглянуться, как окажешься под чьим-нибудь седлом рабочим конём. В любом случае, ногу на тебя закинуть попробуют. С другой стороны, коль с брезгливостью ты не слишком дружен, а гордыня не давит хребет, ты с лёгкостью можешь обойти любого. И вот твоя добыча с упоеньем трясётся на табурете, представляя, что понукает тебя вожжами, в то время, как ты спокойно пьёшь мёд в его кресле. Единственное, что в таком положении и может нарушать твой покой, так только свист кнута и команды разыгравшегося горе-всадника.

День близился к обеду, и я совсем не горел желанием тащиться домой по самому солнцепёку.

Один мощный пинок сбросил голову обессилевшей твари с передней лапы. Зверь судорожно заурчал, пытаясь поднять морду в последнем порыве чести, но я уже крепко прижал его пасть к земле ногой и, оттянув здоровое веко, склонился над самым глазом:

– Ща, тварь! Знай своё место! Кто теперь отбивает поклоны? Правильно, правильно, тварь, до самой земли, чтоб слышать запах камней из-под подошв, чтоб брюхом пропахать, как твои предки-ящерицы.

Тварь пыталась вырываться, и едва не скулила от бессилия, пока её благородная гордыня смешивалась с грязью под человеческой ногой.

– Вы выродились твари. Смотрите насколько вы пали, пресмыкающаяся голытьба. Теперь другие решают, когда жить, а когда дохнуть. Валяетесь в ногах у человеческого недоноска. Где ваша хвалёная честь, а? Где гордость? Вершители судеб, властелины мира. Вы все сдохните в собственном дерме, под ногами таких вот бескрылых. И что же ты, повелитель, теперь можешь? Пускать пузыри да слюни. Ты ничто, падаль для воронья, отход производства, тварь...очень подходящее название для тебя и тебе подобных. Великий и грозный, ха. Как низко ты пал, тварь. Ты мерзок даже человеку.