— Что это? — шепчу я. — Это известное здание? Я должна его знать?

— Это моя церковь.

— Ты ходишь сюда?

Я удивлена. Сент-Клер не кажется религиозным.

— Нет.

Он кивает на каменную табличку.

— Сент-Этьен-дю-Мон. Эй! Святой Этьенн.

Он улыбается.

— Я всегда считал его немножко своим. Мама приводила меня сюда, когда я был маленьким. Мы брали корзинку для пикника и ели прямо на ступенях. Иногда она брала альбом и рисовала голубей и такси.

— Твоя мать — художница?

— Нет, живописец. Её работа висит в нью-йоркском Музее современного искусства.

Он, кажется, горд, и я вспоминаю слова Мередит про то, что Сент-Клер восхищается Джошем, так как тот очень хорошо рисует. И отец Сент-Клера владеет двумя картинными галереями. И Сент-Клер взял рисование в этом семестре. Я интересуюсь, художник ли он.

Он пожимает плечами.

— Не совсем. Я мечтал бы им быть. Мама не передала мне талант, только художественное чутье. Джош намного лучше. Даже Рашми.

— Ты с нею в хороших отношениях? Со своей матерью?

— Я люблю мамулю, — произносит он с лёгкостью, без следа подросткового смущения.

Мы стоим перед двойными дверями собора и задираем головы всё выше, выше и выше. Я представляю собственную маму, как по вечерам она заносит данные о каймановых черепахах в наш домашний компьютер. Только сейчас в Атланте не ночь. Возможно, она в бакалее. Направляется на реку Чаттахучи. Смотрит «Империя наносит ответный удар» вместе с Шоном. Я понятия не имею, что она делает, и это меня беспокоит.

Наконец Сент-Клер нарушает тишину.

— Идём. Ты ещё столького не видела.

Чем дальше мы идём, тем многолюднее становится Париж. Сент-Клер рассказывает о своей маме, как она готовит блины с шоколадом на обед и кастрюлю пасты с тунцом на завтрак. Как она выкрасила все комнаты квартиры в разные цвета радуги. Как собирает весь почтовый мусор, где неправильно написано её имя. Он ничего не говорит об отце.

Мы проходим мимо ещё одного огромного здания, напоминающего руины средневекового замка.

— Боже, здесь всюду история, — восхищаюсь я. — Что это за место? Мы можем войти?

— Это музей, и конечно. Но не сегодня. Думаю, он закрыт.

— О. Да, конечно.

Я пытаюсь не показать разочарования.

Сент-Клер удивлен.

— Ты прожила здесь только неделю. У нас всё время в мире, чтобы посетить твой музей.

У нас. По какой-то причине у меня всё сжимается внутри. Сент-Клер и я. Я и Сент-Клер.

Скоро мы входим в район, где туристов больше, чем в нашем. Везде шумные рестораны, магазины и отели. Уличные продавцы кричат на английском: «Кускус! Вам нравится кускус?», а дороги столь узки, что автомобили не могут по ним проехать. Мы выходим на середину улицы и протискиваемся через толпу. Словно на карнавале.

— Где мы?

Как бы мне хотелось не задавать столько вопросов.

— Между рю Сен-Мишель [22] и рю Сен-Жак.

Я бросаю на него вопросительный взгляд.

— Рю означает «улицу». И мы всё ещё в Латинском квартале.

— Всё ещё? Но мы шли…

— Десять? Пятнадцать минут? — дразнит Сент-Клер.

Хм-м-м. Очевидно, лондонцы или парижане, или к кому бы он себя не причислял, не привыкли чувствовать триумф владельца автомобиля. Я скучаю по своей малютке, хоть у неё и барахлит двигатель. И кондиционера нет. И радио сломано. Я делюсь впечатлениями с Сент-Клером, и он улыбается.

— Ты всё равно не смогла бы на ней ездить. Во Франции права выдают только с восемнадцати лет.

— Ты смог бы меня покатать, — парирую я.

— Нет, не смог бы.

— Ты же говорил мне про день рождения! Так и знала, что ты соврал, никто…

— Я другое имел в виду, — смеётся Сент-Клер. — Я не умею водить.

— Серьёзно? — Рот так и расплывается в злодейской усмешке. — Хочешь сказать, что я умею то, чего не умеешь ты?

Сент-Клер усмехается в ответ.

— Шокирующая информация, не правда ли? Но у меня никогда не было повода. Общественный транспорт в Париже, в Сан-Франциско и в Лондоне идеально достаточен.

— Как ты сказал, идеально достаточен?

— Проехали. — Он снова смеётся. — Эй, ты знаешь, почему квартал называют Латинским?

Я поднимаю бровь.

— Несколько столетий назад студенты Сарбонны — он вот там. — Он указывает в нужном направлении. — Это один из самых старинных университетов в мире. В общем, студентов учились и говорили друг с другом на латыни. Так название и прилипло.

Момент ожидания.

— И всё? Конец истории?

— Да. Боже, ты права. Вот галиматья.