Смуглое лицо Купавы казалось чуть бледнее обычного, а изогнутые, как птичьи крылья, брови придавали лицу какое-то трагическое выражение. Мальгин никогда не видел у нее такого!

— Что же ты не приглашаешь меня сесть, человек-да?- спросила она тихо, с неожиданно робкой улыбкой.

Мальгин опомнился, сорвал с головы эмкан, бросил на стол, вышел навстречу. Слова застряли в горле, пришлось откашливаться.

— Извини, я просто-напросто остолбенел. Проходи, садись.

— Спасибо. Не ожидал?

— Нет, — сказал он так жестко, что она снова улыбнулась, но улыбка была невеселой и недолгой.

— Клим, ты же сильный и добрый, иначе тебя не назвали бы человеком-да, почему ты ничего мне не сказал?

— О чем?!

— Не притворяйся.- В голосе женщины прорывались слезы; она села в кресло и облегченно вздохнула, прислушиваясь к себе. — Ты не способен на обман и должен сказать правду: что с Даном?

Мальгин попятился, поймал спинку кресла, сел напротив.

— Кто тебе сообщил?

— Неважно кто. Ты звонил вчера, и я… почувствовала. И потом, у меня есть друзья в Управлении спасателей и среди пограничников… они сказали, что он здесь. Что с ним? Почему он лежит у вас, в Институте нейрохирургии? Почему мне никто ничего толком не говорит?

— У тебя будет ребенок, — сказал он вдруг утверждающим тоном, словно разговор шел об этом.

— Да, — сказала она спокойно, не удивляясь, только прищурилась и словно отгородилась от него внутренним барьером.

— Мой ребенок, — уточнил он.

— Да, — повторила Купава все так же спокойно. — Но это ничего не меняет, Клим. И речь о другом. Что случилось с Даном? Почему он оказался в твоем институте?

— Идиот, — сказал он вдруг сокрушенно.

Купава вздрогнула, непонимающе посмотрела на Мальгина.

— Я идиот, — добавил он. — Что позволил тогда тебе уйти. Почему-то не сработала интуиция. Надо было догнать тебя, всыпать как следует и вернуть.

— Вряд ли это подействовало бы, я бы все равно ушла.

— Нет, — сказал он тихо, но так твердо, что Купава посмотрела на него с явным интересом.

— Ты, кажется, становишься человеком-нет. Не отвлекайся, Клим, я знаю твою манеру уводить разговор в сторону, когда ты не хочешь говорить о главном. Почему Дан оказался в Институте нейрохирургии? У него… стресс?

— Хуже, — помолчав, сказал Мальгин: полуправду он не любил так же, как и ложь. — У него коматозное состояние, сильнейший шок… а он умудряется при этом на две-три минуты выкарабкиваться из беспамятства и просить, чтобы тебе ничего пока не сообщали…

— Что с ним случилось? Он же ушел в обычный курьерский рейс…

— Его шлюп в режиме «компакт-струна» пересекся с чужим кораблем… оба «выпали» в наше трехмерное пространство внутри «серой дыры», вернее, внутри входа в нее… и, чтобы спасти экипаж чужака, Дан вывел на свой мозг память и динамику операционных полей их компьютера… маатанского компьютера.

Мальгин поднял голову и тут же опустил.

Купава смотрела на него ставшими вдруг огромными бездонными глазами, но совершенно пустыми, словно душа ее вдруг выгорела дотла.

— Он…

— Сейчас он почти нечеловек, Купава. И спасти его… — Клим хотел сказать: «невозможно», но не смог, но она поняла.

— Ты сможешь! — прошептала она. — Ты сможешь, Клим, ты же все можешь, ты лучший нейрохирург Системы, не говори «нет»… — Шепот угас.

— Не знаю. — С горлом у Мальгина снова что-то случилось, слова застревали, цеплялись и царапали горло, и он испытал самую настоящую боль. — Не знаю. Это правда.

Она вдруг коротко и зло рассмеялась, так что у Мальгина пробежала по спине ледяная дорожка озноба.

— Тебе не кажется, что мы с тобой оживили джек-лондоновский сюжет?

— Какой? — Он смотрел непонимающе.

— Вспомни рассказ «Конец сказки». От хирурга Линдея ушла жена, и ему пришлось лечить соперника…

Клим кивнул, к нему возвращалась былая уверенность и сила, понимание того, что он тоже не в состоянии сказать «нет».

— Так вот, — продолжала Купава, кусая губы, — я тоже могу, как та женщина, Медж, предложить тебе компромисс: спаси Дана, и я уйду к тебе… навсегда!

Мальгин встал, наглухо застегнутый в бронежилет самообладания, хотя в квартире души, уютно обставленной согласно привычкам и желаниям тридцатилетнего мужчины, возведшего в абсолют догмат выдержки и самоконтроля, вдруг появилось желание сделать Купаве больно. Росло это желание недолго, Мальгин умел бороться с малодушием. Он усмехнулся и подумал: «Когда-то наши разговоры были для меня сродни умственной гимнастике, заставляли держать себя в постоянной интеллектуальной форме. Как давно это было, а интонации сохранились до сих пор. Неужели мне суждено это помнить всегда?»