Пока Алекс раздумывал над возможными вариантами тех, кто может желать ему такой участи, дверь медленно отварилась, и вошел уже знакомый человек в капюшоне. Не смотря на очевидное, Алекс стал с любопытством за ним следить. Человек в черном балахоне быстро прошелся в невидимою для Алекса часть комнаты и зажег там что-то на подобии свечи. Что это именно свеча Алекс понял по пламени на ободранных бетонных стенах, вечно пропитанные водой стекающей откуда-то сверху. От зажженной свечи на мокрой стене, Алекс мог видеть: сваю тень, и тень своего мучителя, подходящего к средневековому колесу у основания нижней части стола. Из колеса лучами отходили ручки, за которые черный человек стал медленно вертеть колесо по часовой стрелке. После первого такого поворота ноги вытянулись, и к ним вернулась вся боль от прошлых мучений. Не смотря на то, что они не переставали болеть, только сейчас Алекс смог сравнить, насколько тогда было больнее.

Можно привыкнуть даже к постоянной боли. Алекс постепенно привыкал к невыносимой муке. Черный человек снова запустил зловеще скрипучее колесо. Тело вытянулось в струнку. Жертва почувствовала все свои связки и мускулы на теле. Переломанные ноги удваивали эффект. На стене прыгали очертания человека, медленно вертящего колесо, и его жертвы, стонущей на грани срыва на крик. Метафорически - это можно сравнить с колесом жизни и черным человеком в образе бога натягивающего судьбу своей земной жертвы, ради проведения собственного нескучного досуга, на бесконечном временном пути.

Ко всему прочему, добавлялось неудобство от остреньких, конусообразных колышком, вмонтированных в импровизированный жертвенный алтарь. Под давлением тела они насильно впивались в кожу, не давая ей вытягиваться при повороте божественного колеса. От невозможности вытягиваться кожа рвалась на остриях этих крошечных колышков.

Черный человек никуда ни торопился. Он давал возможность привыкнуть к очередной стадии боли. И потом прилагал еще одно усилии для нового витка колесом. Мышцы начали рваться, кожа оказалась более эластичной. Мышцы рвались по местам связок с костями. Ноги онемели от боли. Алекс ни хотел сойти сума, он помнил, что должен вернуться к своей, еще только чуть подросшей дочурке. Ему не было себя жалко. Он чётка, понимал, что происходит, и точно знал, что он должен делать. Кости чуть затрещали от сильного натяжения. Кожа начала кое-где расходиться. Кровь почти не было. Больше, наверное, ради личного престижа вытекло пару малоактивных струек по местам разрывов кожи, и на этом вся ее деятельность сошла, на нет. Еще несколько поворотов и, наверное, уже ни выдержал бы позвоночник. Алекс иногда срывался на крик. Он понимал, что дальше терпеть уже некуда. Если что-то произойдет, то это случиться именно сейчас.

Когда человек в себе уверен он не может ошибаться. Черный новоиспеченный бог довольно надолго замер. Оценив, что пытка дошла до очевидного предела, он стал раздумывать на то((!) что по логике вещей должно было произойти, при следущем повороте колеса, с позвоночником жертвы. Ожидание смерти - мучительней самой смерти. Человек в черном балахоне, скрывающим его лицо во тьме, ударом ноги убрал стопор от колеса и веревка, высвободившись, перестала угрожать жизни пациента. Алекс обмяк. Он отропился поскорей выключиться и не чувствовать ужасающей боли....

– ---------------

Сегодня мэру снился праздник. Тот самый день, когда они отмечал всем городом постройку новой фабрики. Потом день отъезда своей дочери. Когда они устривали праздничный ужин. За столом царило оживленние. Все беседовали друг с другом, улыбались, шутили. Мэр Вспоминал, как две юные особы (его дочь и дочь его брата Алекса) перешептывались за столом о чем-то своем. Как жена приготовила гуся. Мэр очень любил фаршированного гуся. Для мэра большинство (!!!!)птицы на один вкус. Также как мясо или рыба. Для каждого человека семья - это свой уголок в мире. То место на жизненном пути, куда всегда можно прийти и тебе будут рады. Когда дети играют в догонялки, в тяжелые минуты они кричат заклинание: “я в домике”. Дом - это наша инстинктивная крепость. Как хорошо, когда ты у себя дома. Когда не надо притворяться, и не надо следить за всем происходящим. Многие не могут спать вне дома, мэр был как рас из таких людей.

На это месте он неожиданно для себя самого проснулся. Только что он был рядом с женой и своими дочерьми, а теперь он сидел на каком-то стуле его руки были свободны. Вместо ног болтались непривычные обрубки, которые внушали в сердце ужас.

Оценив обстановку, Саша сразу занервничал. Переход из рая в ад никогда не бывает легким. Его шея была прикована обручем, так чтобы он сидел прямо. Сидел он на небольшой площадке, укрепленной на ручках зловещего стула. Мэр сразу заметил причину столь резкого пробуждения. В помещение, если так можно назвать подвал с облупленными стенами освещенный одними только свечами, вошел человек в балахоне. Человек прошел к свечам позади Мэра и некоторое время что-то колдовал с освещением. Трудно сказать, чем он там занимался, но светлей от этого точно не стало. Через какое-то время Алексашка стал нервничать. Страх... Страх за себя, за свое будущее, за своего брата пронизывал, сжимал его душу кольцом на подобие того, как этот стул сжимал его горло.

– Эй! Вы тут? Я заплачу вам, мистер. Если вы хотите меня убить, то я некому не скажу про вас. Знайте! Я заплачу вам и приведу новых жертв, только отпустите. Мистер.- Во всех этих мольбах и паническом дергание, от одного обещания к другому, мэр не заметил, как человек в капюшоне подобрался сзади, и выдернул из-под него площадку, на которой он сидел. Мэр закричал от неожиданности.

Его пронзила мысль, что под площадкой была конусообразная пика, расширяющаяся к низу на которой он и остался сидеть, и которая быстро пронзала его. Все это происходило очень быстро, так что он перестал кричать, задержал дыхание и инстинктивно подставил руки, чтобы удержаться на пике, которая уже вошла сантиметра на 2 внутрь. Он стоял на руках. Его трясло целиком. Трясло не от напряжения, а скорее от адреналина, выработанного страхом за себя. Человек в черном капюшоне постоял еще несколько минут, потом тихо вышел, под недоумевающие взгляды мэра. Мэр ни знал, что делать и потому крикнул ему в закрывающуюся дверь.

– Да пошел ты сраный ублюдак!

Время шло. Странна, иногда мы можем воспринимать экстремальные ситуации как должное. Мысли посещали мэра одна за другой. Первый час он лихорадочно думал о пике под собой и частично уже в себе. Руки постепенно уставали. Когда мышцам ни дают отдыха руки неприятно сводит от боли, хотя в работе при этом они не отказывают. Саша крепился. Когда мы остаемся одни, мы все больше уходим в себя, поэтому мысли о пике под собой и о трудностях его положения сменились более позитивными: о брате, о семье, о том, что ему снилось до всего этого кошмара. Саша быстро понял, что хорошие мысли ни сколько, ни облегчают его положение, но отвлекают от боли. У него не было ног, это было ни приятно, но он был жив и садится на пику, которая, судя по ощущениям, была хорошо заточена и расширялась к низу в диаметре, ни сколички, ему ни улыбалось.