Мгновение длилось. Я не видел ничего, кроме этих изумленных глаз. Он, вероятно, не видел ничего, кроме моего странного рта. Длилась пауза. Кант молчал. Молчал и я.

Наконец он спросил тихо, почти шепотом:

— Кто вы? Поведайте, ради бога! Только не молчите. Кто вы?

Я рассмеялся.

— Разве мы так уж точно знаем, кто мы? — ответил я почти так же тихо.

— Во всяком случае мы знаем, что мы люди. Но вы не человек. Кто же вы?

Кто?

— Я житель далекой планеты Дильнеи.

— Докажите.

— Разве то, что я вам рассказал, не подтверждает мое происхождение? А мой рот, который вы рассматриваете с таким изумлением?

— Ваш нечеловеческий рот произносит вполне человеческие слова. Ваш разум человечен…

— Ну, что ж, это только подтверждает диалектическое единство законов природы, мир материален, и высокоразумные существа пребывают не только на Земле…

— Может, я вижу сон?

— Позовите Яхмана. Он вам подтвердит, что вы не спите.

— Не стоит. Не стоит звать Яхмана. Он найдет какоенибудь объяснение этому феномену. И это объяснение будет слишком запутанным и сложным, чтобы быть истинным.

— Может, лучше не вдаваться в объяснения, господин Кант?

— Философ не должен бояться истины, как бы она ни была ужасна. Я жажду узнать причины, чтобы понять следствия.

— Все очень просто. Я прилетел на Землю с Дильнеи. Космический корабль ждет меня на Луне. Моя миссия подходит к концу. Мне пора, господин Кант.

Благодарю вас за аудиенцию. Вот уже слышны шаги… Кажется, сюда идет господин Яхман?

— Да, это он. До свидания, господин с русской фамилией, посланец будущего.

Я не хотел бы при Яхмане сомневаться в том, что вы человек. До свидания!

— Прощайте! Я вернусь через двести лет.

Сто пятьдесят лет назад один из крупнейших биологов Дильнеи, великий Ахор, писал, не скрывая своей ревности к успехам физиков:

«Если бы наше знание проникло в живую клетку так же глубоко, как в сущность атома, вероятно, мы избавились бы от большинства болезней и смогли бы продлить нашу короткую жизнь вдвое, втрое, а может, и в десять раз».

Еще недавно эти слова звучали несбыточно, как не оправдавшееся пророчество, сейчас же они были близки к реализации. Вот уже несколько лет, как вся Дильнея была занята наступлением на тайны клетки. Казалось, все превратились в цитологов: инженеры, поэты, старушки, доживавшие свой век, диспетчеры на космических вокзалах, астросадовницы, астрономы, работники связи, литературоведы, косметики.

Арид сказал Эрое:

— Теперь вы можете спокойно ждать Веяда. Вам не суждено состариться. Мы уже накануне победы над энтропией и временем.

В глазах Арида, увеличенных экраном приближателя, были следы грусти.

Нелегко было ему вспоминать о Веяде.

Об этом Эроя догадывалась давно.

— Когда мы встретимся? — спросила она.

— Я так давно не видела вас.

— Может быть, завтра. Если мне удастся выкроить час, отложив все дела.

Трудно Ариду выкроить час. Его личное время принадлежало не ему, а проблеме, которую нужно было решить.

Клетка была куда сложнее атома. Атом не обладал «памятью». А клетка не только «помнила» себя, но своей безукоризненной «памятью» связывала прошлое, настоящее и будущее каждого многоклеточного организма. Найти средства, предохраняющие наследственно-информационный аппарат от разрушающего действия энтропии, — значит сделать каждый индивид, каждое «я» и каждое «ты» таким же не боящимся смерти, как вид и род. Кому, как не Ариду, могла прийти такая дерзкая идея? И эта идея завладела умами всех дильнейских ученых.

Эроя ждала Арида в тот день, когда он обещал прийти.

Но он пришел только через неделю.

— Спешная работа, — сказал он, — не могла выделить для меня даже свободной минуты. Вы должны меня извинить. Но зато теперь остались считанные дни…

— Вы рады? — спросила Эроя.

— Ваше усталое лицо об этом не говорит. Глаза смотрят на мир не только утомленно, но и грустно. Отчего это, дорогой? Раз вы так близки к победе, вы должны быть счастливы. Выражение вашего лица опровергает это.

— Это не совсем так, — ответил Арид.

— Я действительно счастлив, как и все мои многочисленные сотрудники и друзья. Но поймите нас, Эроя. Ведь мы берем на себя огромную ответственность. Трудно сказать, что принесет нам победа над старением клеточной «памяти». Дильнейское общество, все и каждый, переступит через границу, отделяющую две эпохи — прошлую и будущую — и выйдет в неведомое. В продолжение десятков ты сяч лет дильнеец жил, если благоприятствовали социально-экономические условия, столько, сколько ему было отмерено его биологическими и физиологическими пределами. Между мыслью дильнейца, рвавшейся в беспредельность пространства и времени, и его бренным телом не могло быть подлинного единства. Слабое, рано стареющее тело было недостойно интеллекта и воли, готовой победить все, преодолеть все физические препятствия для познания мира и для развития коммунистического обществе. Наука была обязана продлить жизнь, сделать слабое тело таким же сильным и боеспособным, как интеллект и воля современного дильнейца. И вот мы накануне реализации этой дерзкой идеи.