– Фаолан! – обратилась к нему Сарк дрогнувшим голосом. – Фаолан, мы ведем тебя к твоей родной матери.

Встретить их и проводить в логово на краю лагеря вышла сама Намара.

– Она ждет. Брангвен подумал, что будет лучше пока не сообщать ей.

Намара повернулась к Фаолану. Он нетерпеливо топтался на месте, но пока не произнес ни слова.

– Твоя родная мать, твоя первая кормилица, умирает. Она слепа, поэтому может не узнать тебя.

– Нет, она узнает! Узнает! – решительно возразил Фаолан.

– Пойдем, молодой волк, – подошел к ним крупный рыжий волк. – Я второй супруг твоей матери, Брангвен МакДонегал. Следуй за мной.

Логово оказалось небольшой выходящей на запад пещеркой, освещаемой послеполуденным солнцем. На толстой лосиной шкуре лежала хрупкая и больная, но некогда прекрасная волчица с серебристым мехом. Едва они зашли внутрь, ноздри Мораг дернулись. Она приподняла голову, но лишь чуть-чуть.

– Кто там? Кто пришел?

Все молчали. Фаолан опустился на брюхо, подполз к своей матери, к своей первой кормилице, и уткнулся мордой ей в нос, чтобы она могла учуять его. Из ее покрытых пленкой глаз полились слезы.

– Это ты? Это в самом деле ты? – спрашивала она.

Фаолан поднял кривую лапу и нежно прижал ее к пасти Мораг. Она инстинктивно поняла, что нужно сделать, высунула язык и лизнула спиральную отметину.

– Великий Люпус услышал мои мольбы! Ты выжил! Выжил! Я поняла это сразу, как увидела кости медведицы. Когда же это было? Лун десять после твоего рождения… На тех костях я учуяла твой запах. Я надеялась, я молилась, чтобы ты выжил. И я в глубине души всегда это знала. Та медведица, да будет она счастлива во веки веков, выкормила тебя своим молоком. Я почувствовала это тогда, чую и сейчас.

– Да, мама. Я выжил. Гром-Сердце меня вырастила. Теперь я волк Стражи.

– Стражи! – воскликнула Мораг, и слезы еще сильнее потекли из ее невидящих глаз. Она принялась облизывать его морду. – Гром-Сердце – так звали твою вторую кормилицу?

– Да, мама.

Он прижался поближе, чтобы чувствовать биение ее сердца, тот странный ритм, который то ускорялся, то как бы спотыкался. Закрыв глаза, он уткнулся ей в плечо. Дыхание ее стало прерывистым.

– И как же тебя зовут?

– Фаолан. Гром-Сердце назвала меня Фаоланом. Это означает «дар реки».

– «Дар», – пробормотала Мораг. – А я хотела назвать тебя Скаарсгардом в честь Звездного Волка, который помогает умершим взобраться на лестницу, ведущую к Пещере Душ.

– Почему? Почему ты так хотела меня назвать?

– Потому что, хотя твой мех еще и не отрос, я точно знала, что он будет серебристого цвета, как будто обсыпанным звездной пылью. Но Фаолан – тоже хорошее имя. Да, подарок, дар. Действительно хорошее имя; я ведь почувствовала, что жизнь подарила мне бесценное сокровище. Ты вовсе не походил на проклятого. Но мой дар забрали… Дар… – голос ее затихал. Она еще раз произнесла это слово, чуть слышно, и Фаолан почувствовал, как ее сердце вздрогнуло и остановилось.

Он не спешил подниматься. Но скоро тепло начало покидать тело его матери, и Фаолан понял, что нужно выходить наружу, на холод, и заканчивать слаан-лиф, последнюю часть своего путешествия, о которой десять месяцев тому назад он даже не догадывался.

Фаолан шел один к мысу, которым заканчивался вытянутый полуостров, вдававшийся далеко в бушующее Хуулмере. Именно там он решил соорудить друмлин в честь своей матери Мораг из костей, которые нашел по дороге в снегу.

Сарк и Гвиннет сказали, что подождут его. «Неважно, сколько ты там пробудешь, – сказала Сарк. – А летом, если оно, конечно, наступит, ты можешь вернуться и дополнить друмлин ее костями».

Фаолан нашел простенькое убежище под скалой и принялся выгрызать кости. Потом он действительно добавит к ним другие, в том числе и кости своей первой кормилицы; с каждым годом их будет все больше. Возможно, скоро огромный скелет Гром-Сердца распадется, и тогда можно будет принести сюда и ее кости. Но сейчас не стоит об этом беспокоиться. Маленький друмлин лучше, чем вообще никакой. Для начала он хотел запечатлеть самые первые свои воспоминания – возню щенят рядом с собой, их запах. Он помнил только их запах, потому что у новорожденных волков глаза еще закрыты. Ощущения первых дней приходили к нему одно за другим. По большей части они были беспокойными, связанными с чем-то плохим: отсутствие возни, отсутствие тепла. Потом он вспомнил ужасный холод и стерильный запах – по всей видимости, принадлежавший обее.

Проведя за обгладыванием костей всю ночь, Фаолан окинул их внимательным взглядом и подумал, что, несмотря на заметное мастерство, они мало о чем рассказывали. По сравнению с костями друмлина Гром-Сердце они казались пустыми. Но ведь он так мало знал о своей настоящей матери по сравнению с медведицей! Он даже не знал, что ему вырезать теперь. Он понял, что любит свою мать, сразу же, как вошел в ее логово. Как будто он и не покидал ее, как будто все это время она находилась рядом с ним. Ее мех казался очень знакомым, хотя и не таким гладким и блестящим, как прежде. Ему нравилось, как она облизывает языком спиральный узор на его лапе. Это было так заботливо, так по-матерински. «У меня есть мама», – пронеслось в его мозгу. И поэтому он снова и снова вырезал эту фразу, пока она не превратилась в сообщение: «У меня две матери. Я вырос на молоке двух матерей. Мой костный мозг напитался молоком обеих».