— Это зависит от того, куда вы меня поведете, капитан.

— В Париж, в Бастилию, черт побери! — воскликнул де Тревиль.

Петр удивленно изогнул свои красивые брови.

— То есть — из тюрьмы в тюрьму?

— Да, именно так, — подтвердил де Тревиль. — Впрочем, быть узником Бастилии отнюдь не позор, но честь, поскольку за два с половиной столетия существования крепость повидала в своих стенах неисчислимое множество достойнейших особ, включая принцев королевской крови.

— Тем не менее я на таком гостеприимстве не настаиваю и свой арест считаю незаконным и необоснованным, потому что ни на земле Франции, ни где-либо еще я ничего противозаконного не совершал, и если я все же лелею в мыслях нечто, противоречащее сухой букве закона, то это, пока замысел не стал поступком, мое сугубо личное дело. Я протестую против насилия, которое по отношению ко мне совершено и к которому вы своим участием присоединяетесь, а потому заявляю, что удеру при первой же представившейся возможности.

Это заявление произвело на мушкетеров весьма приятное впечатление.

— Для иностранца, который говорит по-французски так же хорошо, как и по-итальянски, вы воистину gentilhomme, человек чести, каким он и должен быть, — сказал капитан де Тревиль. — Но как бы там ни было, в нынешних обстоятельствах мы вынуждены…

Покручивая ус, он немного подумал, преждечем добавить:

— …следить за вами с должным тщанием.

— Благодарю за мягкость и снисходительность этой меры.

— Не смейтесь, сударь, — сказал де Тревиль. — Когда королевский мушкетер заявляет, что вынужден следить за кем-нибудь с должным тщанием — это не означает ни мягкости, ни снисходительности. Извольте взглянуть.

Он вынул пистолет, подбросил в воздух медяшку и выстрелил. Монетка, настигнутая пулей, не упала на землю, но отлетела в сторону и впилась в кору старого платана, росшего посредине двора ратуши.

— Неплохо, — сказал Петр.

Капитан де Тревиль кивнул своим кадетам. Мушкетеры — их было девять — с пистолетами в руках построились в ряд.

— Можно мне выстрелить не в монетку, а в медную пуговицу? — спросил один из них. Капитан де Тревиль удивился.

— Это почему?

— Потому что у меня нет ни одной монетки, — сказал кадет, в ухмылке растягивая рот от уха до уха. Юноша был высокий и широкоплечий, но с лицом нежным, как у девушки, и прекрасными незабудковыми глазами.

— Так пусть вам кто-нибудь одолжит, — сказал капитан.

— Боюсь, мой кредит у приятелей уже исчерпан, — сказал кадет.

Капитан, нахмурившись, протянул кадету медяк.

— На сегодняшний вечер я заказал в «Красной харчевне» во Вьенне баранью отбивную, в целой Франции не подают ничего лучше, — заметил капитан. — Если вы, Арман, промахнетесь, вам придется положить зубы на полку. Итак, господа, вперед!

Кадеты подбросили медяки, и залп сразу из девяти пистолетов разразился как гром. Из девяти монеток на землю, не настигнутая пулей, упала только одна.

— Жан-Поль, Жан-Поль, от кого другого, но от вас такого сраму на свою голову я не ожидал, — скорбно произнес капитан де Тревиль.

— Вы ведь знаете, mon capitaine, что у меня ушиблена правая рука, — отозвался Жан-Поль, молодой человек с упрямым выражением лица и выступающим вперед подбородком.

— Нечего было ее ушибать, а если уж ушибли правую, стреляли бы левой, — сказал де Тревиль и обратился к Петру: — Что вы, сударь, скажете теперь?

— Тоже неплохо, — отозвался Петр.

— Сдается, большого впечатления это на вас не произвело, — сказал де Тревиль.

Петру послышался вдруг хорошо знакомый ему шепоток Искусителя, подбивавшего совершить невозможное, и он ответил:

— Увы, но это правда — большого впечатления это на меня не произвело. Когда я хочу показать свое искусство, я стреляю в две монеты сразу.

— Это невозможно, — сказал де Тревиль.

— Вы ничем не рискуете, утверждая, что это невозможно; ведь я, безоружный заключенный, не могу вас опровергнуть.

Де Тревиль поколебался и, подергав себя за бородку, произнес, вынув из кармана две монетки:

— Господа, подайте ему два пистолета, пусть покажет, на что он способен. Собственно, если смотреть в корень, то тут нет нарушения правил, поскольку о том, что командир эскорта не смеет доверить эскортируемому заряженное огнестрельное оружие, в служебных предписаниях ничего не сказано, очевидно, их составителям такая несообразность даже в голову не пришла.

Петр выбрал себе два пистолета, которые кадеты в восторге от предстоящей забавы поспешили передать друг через друга прямо ему под нос, сжал их правой рукой, а левой подбросил обе денежки как можно выше. Еще когда они летели вверх, Петр, перебросив один из пистолетов в левую руку, выстрелил из обоих одновременно — и монетки, резко изменив свой путь, расплющились о стену ратуши. И кадеты на глазах у изумленных писарей и служителей ратуши, которые, заслышав пальбу, приникли к окнам, кинулись к Петру и с восторженным воплем «браво!» вскинули его на плечи и принялись вышагивать по двору, распевая мушкетерскую песню, самую хвастливую из всех, которые когда-либо были сложены:

D'un pied je fais trembler la terre,

Et pour me rendre egal aiix dieux,

Je veux escalader les deux,

Pour у produire mon tonnerre.

А это означало приблизительно вот что:

Мой шаг бросает землю в дрожь,

И чтобы встать с богами вровень,

Мне влезть на небо невтерпеж,

Чтоб сверху разразиться в громе.

Потом капитан де Тревиль отобрал у Петра все движимое имущество, среди прочего и его пояс, набитый золотыми, и когда слуга привел из конюшни запряженную лошадь Петра, все вскочили в седла.