– Ты не понял, – сказала Франсуаз. – Я хочу знать, что произойдет с ним?

Я пожал плечами.

– С Абу уже ничего не может произойти. Он мертв, и его душа заняла место, право на которое он с таким усердием заслуживал всю свою жизнь. Где-нибудь в центре Преисподней. То, что ты видишь перед собой, всего лишь мертвец, оживленный магией. Он как вещь; он даже меньше, чем вещь. Предметом еще можно пользоваться, а этого парня придется выкинуть вон после первого же употребления.

Девушка не слушала меня. Склонившись к Абу Саффару, она взяла его безжизненные пальцы в свои.

– О чем вы думаете? – спросила она.

– О смотре, – ответил тот. – В следующую среду у нас будет большой парад. Сам эмир Маназира выйдет на городскую площадь, чтобы принять его. Я иду в третьей колонне слева. Как вам кажется, заметит меня эмир?

– Не знаю, – ответила девушка.

– Я тоже. Мне очень хочется, чтобы он меня увидел. Знаете, каждый месяц наш господин призывает меня с докладом. И я всегда должен приходить к нему в обычном мундире, сером и уродливом… Это так ужасно. Когда перед этим я гляжу на себя в зеркало, то сам себе говорю: «Нет, Абу, человеку в такой одежде нечего думать о карьере».

– Но ведь таков протокол. Вы не можете одеться по-другому, когда идете к эмиру. Я права?

– Правы, конечно. Но что значат правила? Каждый месяц он видит перед собой меня в облике серой, забитой крысы. Я часто об этом думал… Эмир судит обо мне по внешнему виду. Как бы я ни работал, как ни старался, мне никогда больше не видать повышения. Как бы я хотел, чтобы он хоть раз посмотрел на меня в парадном мундире, а не в этих серых лохмотьях. Чтобы на мое лицо падали яркие солнечные лучи, а не тусклый свет его масляных ламп. Как я ждал этого парада…

Абу Саффар тяжело вздохнул.

– Знаете, когда тот шакал на площади распорол мне живот, первая мысль, которая у меня возникла, – я никогда больше не попаду на смотр. Это было так несправедливо, так обидно… Гораздо страшнее, чем просто умереть.

В глазах зомби появился блеск.

– Но теперь – слава Небесным Богам! – мне дали второй шанс. Могу представить, он выпадает не каждому. Теперь я буду работать еще лучше, еще прилежнее. Пусть Боги видят, что им не придется раскаяться в своем милосердии. А самое главное, мадемуазель Дюпон, самое главное – я все-таки смогу попасть на парад.

Девушка смотрела на него, и в ее глазах билась боль.

Я отвернулся.

Я хорошо знал, что память скоро покинет Абу Саффара. Черное колдовство смогло оживить его тело и ненадолго разбудило уснувший мозг. Но все это быстро кончится.

Не пройдет и пары часов, как мысли, чувства и желания человека исчезнут, поглощенные песком смерти. Он превратится в молчащее, лишенное разума существо, способное лишь выполнять команды своего повелителя.

Могли я осуждать некромантов? Нет. Они никогда не убивали людей. Никогда не пленяли души. Не вмешивались в ход судьбы и природы. Все, что делали колдуны, – это использовали мертвые тела так же, как садовник выращивает прекрасные яблони, не подозревая, что когда-то на месте его парка темнело кладбище.

Как знать! Может быть, некромантам даже удается смягчить ужас перехода, когда душа расстается с телом и низвергается в пучину вечности.

И все же мне было мерзко.

Черная табличка над невысокой дверью гласила: «Народный кавалерийский военный дозор».

– Нам же нужна была тайная полиция? – спросила Френки.

– Это она и есть.

Абу Саффар вышел из пролетки с генеральским видом. Наверное, он был единственным из всего дозора, кто раболепно не складывался пополам, подходя к этим дверям. Многим они внушали ужас.

Но глава тайной полиции начинал службу в простой кавалерии. Он был шпиком только наполовину. В глубине души оставался военным.

Наверное, получив этот пост, Абу Саффар думал – это повышение.

– Если он сделает доброе дело, пусть даже после смерти, в Преисподней смягчат наказание. Ты сама знаешь. Мубарраз и мы оказываем ему услугу. Даем второй шанс.

Я прекрасно понимал, что говорю правду. При жизни этот человек занимался тем, что шпионил за жителями Маназира. Одно неверное слово, неосторожный поступок – и болтливый горожанин оказывался в черном списке охранки.

Каждый месяц Абу Саффар подавал доклады эмиру. Те, чьи имена попадали туда, заканчивали жизнь на серебряных рудниках, соляных копях или военных галерах. Сотни судеб были безвозвратно погублены усилиями шефа тайной полиции. Теперь он мог спасти несколько жизней, хотя и не по своей воле.

Но почему, когда стремишься поступать правильно, тебя всегда терзают угрызения совести? Мне захотелось узнать, испытывал ли сомнения сам Саффар, когда относил эмиру черные списки.

Возле низких дверей не было караульных; это не в правилах тайной полиции. Зато когда они отворились, мы попали в маленькую узкую клетку, выход из которой щерился черной решеткой.