— Истина тут никого не волнует, Персей, — почти добродушно ответил Вывих, подливая себе водки. — Даже Агрономова с Дзержинским. Инстанции штампуют иллюзии, после утверждения в вышестоящих инстанциях они приобретают все главные признаки реальности…

Я молча уставился на Вывиха.

— И не надо нам меня так смотреть, — осклабился тот. — Я тут причем? В такую эпоху живем. Кали-Юга, мать ее…

— Эй, заговорщики, вы о чем это там шепчетесь?! — неожиданно загремел через стол Шпырев, и мы с Вывихом чуть не подпрыгнули, будто нам на головы упал голый электрический провод. Гуру, в который раз расплескал водку. Я подумал, нас сейчас арестуют прямо за столом.

— Что это вы все наяриваете в одиночку, Гуру? — скуластое лицо начальника экспедиции прорезала ухмылка, кривая, как трещина в заборе. — Думаете, я не вижу? — продолжал Шпырев. — Ошибаетесь, Гуру. Я, конечно, не наделен ясновидческим даром, как вы, зато мне по должности полагается видеть все.

Так это шутка? — с опозданием пронеслось у меня, и я перевел дыхание.

— Что за порочный буржуазный индивидуализм? — добавил Шпырев. — Не по-товарищески, Гуру. Где же ваше чувство локтя…

— Виноват, Ян Оттович, — отдуваясь, проблеял Вывих, став краснее советского флага на корме. — Увлекся. Я как раз рассказывал товарищу Офсету, до чего же нам повезло, что за организацию экспедиции взялись люди с пламенными чекистскими сердцами и холодным аналитическим разумом, энтузиасты и подвижники, а то, не видать бы нам ни этого прекрасного судна, ни всего прочего, чем нас великодушно снабдила Советская страна.

— Очень правильные слова, — Шпырев кивнул. — За это обязательно надо выпить…

— За наши доблестные органы государственной безопасности, чтобы они и дальше стояли на страже завоеваний революции! — Сварс, пошатнувшись, поднялся на ноги.

— И за их бессменного председателя товарища Дзержинского, Десницу Октября и хранителя подлинных марксистских святынь! — подхватил Ян Оттович. — Долгих тебе лет, дорогой наш Железный Феликс!

Мы снова выпили. Как ты догадываешься, милая, было бы непростительной оплошностью с моей стороны, не проявить уважения в отношении председателя ВСНХ. Позволить себе подобную дерзость мог разве что закоренелый контрик, которого бы немедленно швырнули за борт. Поэтому, я безропотно перелил водку в глотку, после чего печальная участь господина Триглистера перестала тревожить меня так остро, как всего лишь пару минут назад. Это был потрясающий терапевтический эффект. Не то, чтобы я больше не сочувствовал Мееру Ароновичу, он просто выпал из поля зрения, только и всего. Вывих, явно обрадованный тем, что я, наконец-то, отвязался от него со своими вопросами, сосредоточил внимание на обильно взбрызнутых уксусом сибирских пельменях, начав уплетать их за обе щеки с необычайным проворством. А, прикончив порцию, которой бы хватило, чтобы накормить до отвала роту китайских солдат моего старого доброго товарища генерала Юань Шикая, промокнул масло ломтем пшеничного хлеба, не оглядываясь на товарища Шпырева, бесцеремонно налил себе водки и вскинул руку со стаканом, принявшись любовно разглядывать прозрачную жидкость на свет.

— Чистейшая, аки невинная слеза Махатмы Будды Шакьямуни, пролитая им по несовершенному, мать его Кали за ногу, человечеству, когда принца Сиддхартху Гаутаму злодейски подстрелил какой-то урод…

— Кто подстрелил?! — удивился другой наш сосед по столу, плотный курчавый мужчина средних лет, сидевший за Эльзой Штайнер. Мне представили его, как доктора Александра Вбокданова, судового врача. Он и с виду был — чистый док. Кстати, когда двое здоровенных матросов тащили с палубы тело своего павшего у побережья Эспаньолы товарища, именно этот человек сопровождал Эльзу Штайнер, следуя за ней по пятам. Понятно, сказал я себе тогда — он ведь врач. Впрочем, никакой ясности по части того, зачем им понадобился труп бедняги, от этого не прибавилось…

— Кто-кто?! Дед Пихто! — ворчливо откликнулся Гуру. — Охотник подстрелил, как известно из священных писаний индуизма, Бхагават-гиты, Вишну-пураны и Махабхараты. Стоило принцу Гаутаме достичь бодхи, то бишь, состояния полного просветления, как ему отравленную стрелу прямиком в глаз — хуяк, точно, как Махатме Ильичу. Только товарища Ульянова на заводе Михельсона грохнули, а Будду — на Алтае, в священной роще, когда он присел отдохнуть на берегу реки Коксы. Помедитировать, видать, хотел, никого не трогал, а тут…

— На Алтае?! — на лице доктора Вбокданова отобразилось сильнейшее недоумение. — А я всегда думал, это случилось в северо-западной части Индостана, на территории современного индийского штата Гуджарат…

— Ты, неуч, будешь мне рассказывать, где именно подранили Будду?! — с апломбом бросил Гуру. На его щеках заиграл воинственный багрянец.

— Еще как будет! — вступилась за дока Эльза Штайнер. — Тем более, что вы все перепутали спьяну! Охотник ранил стрелой Кришну, а не Будду. Царевич Гаутама благополучно дожил до глубокой старости и скончался от естественных причин…

Вывих порывисто вздохнул. Его зардевшиеся щеки приобрели цвет перезрелого помидора, а глаза — забегали. Не хотел бы я очутиться на его месте. Не найдясь с ответом, Гуру наполнил стакан до краев и тотчас осушил единым махом. Фройлен Штайнер, наблюдая эту картину, рассмеялась ему в лицо.

— Что же до Кришны, которого вы ухитрились назвать Буддой, то да, согласно легенде, с ним действительно случилась такая неприятность, охотник по ошибке пустил в него стрелу, приняв за оленя. Однако Руди склоняется к мысли, что тут мы имеем дело с красивой аллегорией. На момент рокового выстрела Кришна достиг более чем почтенного возраста. Принимая во внимание, что стрелка, как явствует из Махабхараты, звали Джарой, это имя переводится с санскрита как «старость», никто ни в кого не стрелял, просто Кришне пришел биологический срок…