Когда на сердце светло, то даже в темном подземелье блещут небеса. Когда в мыслях мрак, то и при свете Солнца плодятся демоны.

Конфуций

V. Красноблок

Подымаюсь по одной из нескольких перекидных лестниц, проложенных нашими военными стройбанами от парадных дверей по расходящимся направлениям. Наверх, к Западному крылу, и вниз, на Неприсоединившиеся этажи. Сразу видно, каково было их первоначальное предназначение. Они должны были послужить нашим ополченцам при вероломном нападении агрессивных жильцов. Если бы оно состоялось, Боевой Устав предписывал нам, взявшись дружно, опрокинуть агрессоров у Госпорога и гнать вспять, непрерывно пиная, куда попало, чтобы умиротворились как можно скорее. Ворваться к агрессорам в квартиру, и уже там продолжить воспитательный процесс. К счастью, нам не пришлось этого делать. Холодная возня не переросла в горячую стадию. Красноблок перекрасили, и он прекратил свое существование в прежнем виде. А лестницы остались. На каждой ступени — гордое клеймо:

ВЫКОВАНО В КРАСНОБЛОКЕ.

Когда он существовал, стройбанов, в полном соответствии с правилами внутреннего Домостроевского распорядка, сюда, разумеется, не выпускали, еще чего. Нам даже приближаться к Госпорогу изнутри — возбранялось, подходили и спрашивали: что-то не так? Случись, не дай Архитектор, крупный межэтажный конфликт, тогда, понятно, другое дело. Нас бы пригнали сюда с мобилизационных пунктов, предварительно выстроив в походные колонны. К счастью, этого не произошло. Красноблок развалился, и в походные колонны нас выстроила жизнь, предварительно, превратив из ополченцев в челноков, устремившихся за шмотками на Неприсоединившиеся этажи. Вот когда монументальному детищу Клики агрессивных военруков наконец-то нашлось применение.

Еще недавно здесь было не продохнуть от торговцев, сновавших в обоих направлениях целыми караванами. Челноки перли вверх и вниз, сгорбившись под весом тяжелых баулов с тряпьем. Им, кстати, никто не препятствовал, лестницы получили экстерриториальный статус. Сегодня тут безлюдно, бесконечные стальные ступени, круто берущие в гору, словно клавиши завалившегося на бок гигантского клавесина, пустынны. Лишь разбросанный повсюду мусор свидетельствует о том, что еще недавно здесь кипела жизнь. Челноки переводили дух на площадках, привалившись к решеткам ограждений, закусывали, сидя верхом на рюкзаках и чесали языками, кто какой товар нарыл. Окурки и скомканные пачки сигарет, пустые бутылки и рваные упаковки чипсов «Химическое ассорти», вот и все, что напоминает о славных деньках повышенной деловой активности. Ничего не попишешь, Воздушный кризис, разразившийся неожиданно, как пандемия холеры или гриппа. Лестницы — будто вымерли. Редкие, оставшиеся на плаву коммерсанты-оптовики предпочитают чартерные лифты. Дорогое удовольствие, зато удобно, плюс, приличные гарантии, что останешься в живых. У лестниц, с исчезновением масс челноков, появилась недобрая слава. Теперь одинокий прохожий, отважившийся сделать тут привал, рискует угодить в лапы к будулайкам. Раньше они не представляли большой опасности, поскольку специализировались на контрабанде всего, на чем можно хорошенько поднять, начиная с перепродажи краденных самокатов, и заканчивая логистическим услугами по переправке нелегальных мигрантов из Подвала и с Карийского этажа. Для этого будулайки продолбили в толще старого красноблочного ССанКордона системы разветвленных лазов, объединенных в запутанные катакомбы, где сам Подрывник голову сломит. Но сейчас, из-за Кризиса, доходы будулаек катастрофически упали, и никто вам не скажет, чего от них ждать. Говорят, будулайки стали выходить на Большие лестницы по ночам, чтобы отобрать у путников персональные баллоны с воздухом. Он в здешних краях в дефиците, останешься без баллона — труба.

Ступаю осторожно, стараясь не шуметь. Задрав подбородок, с опаской оглядываю замшелую, всю в темных потеках и трещинах кладку ССанКордона. От него здесь сохранился громадный фрагмент, он возвышается права от меня. Слева, в каких-то десяти шагах, высится ЕвроПериметр, построенный по проекту месье Шенгена на замену нашей архаичной несущей стене. Его поверхность идеально гладкая, ни шероховатости, ни даже матерной надписи не видать. Естественно, она же вся усеяна камерами наружного наблюдения и датчиками слежения, они реагируют на малейший шорох. Попробуешь только подойти, сразу сфотографируют, идентифицируют и занесут в Базу Данных, как подозреваемого в Межэтажном терроризме жильца. После теракта, устроенного в Пентхаусе Ясамой с Усамой Неладеном, это запросто. Не надо смеяться. Тем, кого из-за подобного пустяка загремел к Маме Гуантанамаме, не смешно, уверяю вас.

Перевожу дух на площадке, не снимая кислородной маски. Сверяюсь с датчиком уровня воздуха в баллоне. Стрелочка на границе зеленого с красным, значит, до казармы должно хватить. Если дышать пореже…

И если не случится ничего непредвиденного.

С тревогой озираюсь по сторонам. Да уж, места тут мрачные. Натуральный рукотворный Grand Canyon, как выражаются наглосаксы. Не видно ни потолка, ни дна, высотища — дух захватывает. И, одновременно, страшная теснота, у кого клаустрофобия, тому точно не позавидуешь. Громадины ССанКордон и ЕвроПериметра напирают друг на друга, будто быки на ристалище, собравшиеся забодать друг друга. Очутившись между этими двумя исполинами, чувствуешь себя червем.

***

Чем ближе парадные ворота в бывший Красноблок или Госпорог, как их уважительно величали прежде, тем чаще на глаза подаются бетонные надолбы, противотанковые ежи из рельсов и другие элементы долговременных оборонительных сооружений, рассчитанных, чтобы агрессивно настроенные жильцы не подступили к Госпорогу впритык, даже выстроившись черепахой. Это шрамы, оставленные давно отгремевшей Голодной возней, как когда-то звалось затяжное противостояние двух систем, Красной и Западной. ССанКордон — лишь одно из напоминаний о ней. А, заодно, свидетельство в пользу того, чем закончилась возня. Известно, чем, нас изваляли в грязи. Точнее, мы сами в ней извалялись.

То тут, то там на стенах еще виднеются обрывки агитационных плакатов. Кое-где с них проступают суровые лица героических стройбанов, идущих на подвиги под присмотром бдительных соглядатаев. В разгар Перекраски их намеревались замазать, но краски, выделенной на это дело, едва хватило на центральные коридоры, которыми пользовались делегации, посещавшие Консенсуса в его бытность Прорабом Перекраски. Злые языки судачат, краски, подаренной последнему управдому Красноблока Маргарет Тучей, должно было хватить за глаза, но ее украли наши будущие воздушные пузыри. Надо же было им откуда-то взять тот самый стартовый капитал, о происхождении которого состоявшимся миллиардерам не положено вспоминать, тем более, придавать огласке. И корить их за это нельзя. Вообще, подобные упреки считаются некорректными в приличном обществе, ибо вызывают у пузырей муки совести, а это недопустимо из этических соображений. И из этнических, к слову, тоже. Они же, в конце концов, не виноваты, что не подохли в результате Шоковой терапии, как многие другие подопытные кролики, а, наоборот, взбодрились к превеликой радости Объегоркина-Голого. И не просто взбодрились, а приобрели буквально метафизические сверхспособности притягивать к себе большие объемы воздуха, высвободившегося по мере того, как терапевты отправляли в Балласт его прежних владельцев. Чудеса электромагнетизма, говорил на это Отец.

Поразительная ловкость рук, с какой воздушные пузыри научились проворачивать гешефты с воздухом, породила другое их прозвище — живчики. Оборотистых живчиков, неправдоподобно быстро обросших жирком, иногда также звали жирчиками. А еще — новожилами, от известного фразеологизма Новый жилец. И, наконец, жидчиками, последнее — сокращение термина жилец-делец…

Не все прозвища выдержали испытание временем. Слово жирчик впоследствии вышло из обихода, ибо попрекать жильца его избыточным весом — явный признак дурного тона. Термин жидчик тем более не прижился, каждый сам поймет почему. Негативно-провокативный окрас, который несет это слово по чисто случайному совпадению букв, сделал его употребление абсолютно недопустимым. Даже в шутку…