– Тра-ла-ла-ла-ла, – пробормотал я.

– Что?

– Нина Воронская – кто это?

– Долго объяснять, – поморщился шеф. – Зачем тебе?

– Это ведь она была вместо «тра-ла-ла-ла-ла»? Убейте меня, если я знаю, кто это, но там точно было «И Нины Воронской лорнет блеснул насмешливо, игриво», да? Скажите, да?

– Да, да. – Он взмахнул трехпалой лапой. – Или нет. Это же только вероятности… Ты не отвлекайся, пиши дальше.

– Что дальше? Что дальше-то? Вы этого хотите? Этого? – Я почувствовал, как на глаза наворачиваются слезы жгучей и какой-то детской обиды. А может, дело было в табачном дыме. – И перестаньте пыхтеть мне в лицо, вы… вы…

Буквы подпрыгивали на месте, строчки наплывали друг на друга, но рука, как ни странно, писала. И остановилась не раньше, чем вывела внизу страницы «Как сердце бешено стучит при виде чувственных ланит», потом перевернула листок, поставила в центре римское XXV и закончила чем-то совсем уж хрестоматийным: «Ужель та самая Татьяна».

– Тихо, тихо, тихо! – пробормотал Трехпалыч и потянул у меня из-под носа листок. – Достаточно. Что там получилось?

Первым, кого я встретил, выйдя от шефа, был лаборант Сашка. Он стоял в дверном проеме и протирал какую-то колбу концом перекинутого через плечо полотенца, похожий на скучающего бармена. При виде меня – оживился, спросил участливо:

– Что, Пушкиным пытал?

– Ну!

– И докуда дошел?

– До ланит.

Кивнул одобрительно.

– До ланит – хорошо. Многие на палаче ломаются.

Я смерил его взглядом, злой как тысяча чертей.

– И что там по расписанию дальше? За звездами падающими наблюдать? Или искать ржавую иголку в Марианской впадине?

– Дальше – не знаю, – развел руками Сашка. – После Пушкина индивидуальная программа. Но скучно не будет, поверь.

– Да я уж понял.

Действительно, понял, еще в июне, когда впервые прочел на латунной табличке у входа лаконичную надпись «ИИ» и спросил у Михал Палыча, который вышел меня встретить, что она означает.

– То есть первая «И» – «институт», – предположил я. – А вторая?

– А сам не догадываешься? – усмехнулся шеф, который в одностороннем порядке перешел на ты, стоило нам переступить порог здания.

Я задумался ненадолго.

И – догадался.

Этим утром шеф был особенно мил. Поздоровался первым и дважды пошутил, причем оба раза удачно. В общем, и простой человек с улицы сообразил бы: грядет что-то, ой грядет, а уж любой сотрудник нашего больного на первую букву НИИ – и подавно. Так оно и случилось.

– Вот, – сказал Трехпалыч и поставил на стол бочонок – сорок сантиметров в высоту, двадцать в диаметре. Он был серый, но какой-то неоднородно-серый. Из курса детсадовской лепки я знал, что добиться такого эффекта можно, смешав разноцветные бруски пластилина в один комок. Кстати, на вид бочонок казался пластилиновым, хотя, скорее всего, был изготовлен из более прочного и эластичного материала. В крышке бочонка я насчитал двенадцать дырочек. Словом, если вы когда-нибудь коллекционировали каучуковые солонки, шефу удалось раздобыть довольно крупный экземпляр.

В расположении дырочек на крышке мнилось что-то гипнотическое. Каждая была диаметром с кончик мизинца. Или чуть меньше. Мне захотелось проверить.

– А можно… Ой! – сказал я, когда похожая на клешню лапа шлепнула меня по запястью.

– Руки под стол! – рявкнул Михал Палыч.

Но я и сам уже пожалел о своем порыве.

Из дырочки, в которую я чуть было не сунул палец, показалось что-то желтоватое, напоминающее сдвоенную трубочку для коктейля, только потоньше и со срезанным наискось концом. Показалось и исчезло, показалось и исчезло, как будто дважды кольнуло воздух.

– И вообще держись-ка ты подальше. – Шеф за края стянул дырявую крышку, потом медленно уложил бочонок набок и легонько постучал по дну. – Ну давай, выбирайся, красавица.

Прошла секунда, другая – и из бочонка на стол выбралось нечто.

Бабочка не бабочка, стрекоза не стрекоза, гадал я. Глаза у странного существа были точно стрекозиные – круглые, блестящие, симметрично торчащие по бокам головы, а вот туловище-веретено и белые, с отливом в голубизну, крылышки достались ему явно от бабочки. Были, правда, еще какие-то надкрылки цвета спелого каштана, которые начинались на затылке и спускались до середины туловища.

– Кто… – начал я и не договорил.

Бабочка-стрекоза развернулась ко мне – вероятно, среагировала на голос – и взметнула туловище вверх, одновременно расправив крылья. Она держалась почти вертикально, опираясь на верхние лапки, которые оказались гораздо длиннее и мощнее остальных. И хоть росту в ней было от силы сантиметров десять, это зрелище показалось мне одновременно грозным и величественным. Богомол не богомол, мысленно присовокупил я и все-таки повторил вопрос, правда, вполголоса: