– Нет, безупречная посадка была невозможна. Шавез недооценил скорость снижения и зашел на посадку со скоростью примерно девяносто километров в час вместо шестидесяти. А катастрофа произошла не потому, что сложилось одно крыло, а из-за того, что оба крыла поднялись вверх, как крылья бабочки перед взлетом, – заявляет владелец особняка, директор миланской компании «Пирелли», производящей эластичную резину и шины.

Он регулярно делает щедрые пожертвования Миланскому аэроклубу и, как и лорд Нортклифф, считает, что за авиацией – большое будущее. Хорошо поставленным голосом он вкрадчиво убеждает слушателей в логичности своих доводов. О его здравомыслии свидетельствуют также расположение особняка, расписные потолки, ужин при свете китайских фонариков на площадке сторожевой башни, бродящие по саду фламинго и открытие новой фабрики. Он сотрудничает с профсоюзами, заботится о благе рабочих и часто напоминает агрессивно настроенным дельцам слова великого итальянского премьер-министра Джованни Джолитти:

«Непрерывно растущее народное движение невозможно остановить; оно характерно для всех развитых стран и основано на принципах равенства. Глубоко заблуждается тот, кто считает, будто народ можно удержать от завоевания его доли политического и экономического влияния. Конституционным партиям следует установить прочные связи с народными массами для укрепления консервативных сил, от которых зависит величие и благосостояние страны, а не склоняться перед могучим ураганом, грозящим уничтожить успехи Италии».

Дядюшка владельца особняка в свое время вопил на всю миланскую гостиницу: «Надо объявить военное положение и ввести войска!», но его племянник совершенно с этим не согласен. Гораздо проще поднять трубку телефона и отдать несколько негромких распоряжений.

Хозяйку особняка интересует, не легче ли было посадить самолет на озеро.

– Во время трансальпийского перелета авиатор отморозил пальцы и не смог управлять аэропланом, – предполагает графиня Р., известная покровительница искусств.

Она поднимает руку и складывает изящные пальцы в щепоть жестом танцовщицы, изображающей бутон цветка (таким же жестом ребенок пытается достать что-то из банки). Произнеся слово «отморозил», она раскрывает ладонь и растопыривает пальцы в стороны. Другой рукой она проводит над якобы замерзшей кистью, показывая нервными касаниями, как, должно быть, холодны обледенелые пальцы.

– Какой глубокий ум скрывают эти благородные седины! – шепчет один из гостей своей юной спутнице.

– К Рождеству она забудет о Джино, а седины вновь станут чернее воронова крыла, как пять лет назад, – отвечает девушка.

– А почему никто мсье Шавеза не спросит? – произносит тридцатилетняя женщина с хрипотцой, будто сдерживая демонический смешок. – И потом, в управлении аэропланом задействованы ножные педали.

– Кто это?

– Мадам Эннекен. Неужели вас не представили?

– Как ее зовут?

– Камилла.

– После ущелья Гондо Жо ничего не помнит.

– Ах, бедняжка!

Хозяйка особняка протягивает руку с поблескивающим на ней золотым браслетом – копией этрусского украшения – и подзывает Уаймена (его пригласили потому, что он дружен с Морисом Эннекеном).

– Мсье Уаймен, – говорит она. – Вы – авиатор, наш почетный гость. По вашему мнению, что произошло?

Уаймен напряженно улыбается и сквозь зубы поясняет по-английски:

– Аэроплан – очень ненадежная конструкция. Крылья сделаны из холста, натянутого на деревянные распорки.

– От перенапряжения и нервного возбуждения Шавез решил, что все худшее позади, и в последний момент совершил роковую ошибку, – заявляет Гарри Шувей, бельгийский предприниматель.

Его соседка, улыбаясь, переглядывается с Камиллой Эннекен и произносит:

– Гарри, как-то это неубедительно.

Ее тон ясно указывает, что она – любовница Шувея.

– А это кто?

– Матильда. Матильда ле Дирезон.

– Это потому, что у вас воображение хромает, – отвечает бельгиец. – Двадцатичетырехлетний парень совершил первый в мире трансальпийский перелет! Разумеется, он вообразил, что бессмертен и что весь мир лежит у его ног, – смеется он и добавляет: – Нет ничего опаснее, чем уверенность в успехе.

– Но он и вправду обессмертил свое имя, – возражает мадам Эннекен. – О нем напишут в учебниках.

Если бы не роскошный наряд, ее можно было бы принять за школьную учительницу. В резких чертах лица и угловатой фигуре сквозит намек на определенную, хотя и ограниченную независимость мышления.

– Время покажет, способен ли он на дальнейшие подвиги, – замечает ее муж, произнося слово «подвиги» с бессознательным завистливым снисхождением. – Не отрицаю, его достижение великолепно, но от будущего можно ожидать и более примечательных свершений. Разве я не прав? – обращается он к владельцу особняка, уверенный в его согласии.