Все эти не совсем здоровые мысли мной завладели настолько сильно, что я не услышал, как в моей сумке зазвонил телефон. Все слышали, даже Федоренко, а я не слышал. Закон подлости: все из ряда вон выходящие происшествия со мной случаются как раз в тот момент, когда он ведет занятие, и, напрягая память, пытается изложить хоть что-нибудь дельное.

— Ну, что на этот раз? — под общий гогот смачно процедил Федоренко, улыбаясь и демонстрируя блеск серебряных зубных коронок.

— Извините, — это единственное, что я мог сказать, открывая сумку и отыскивая в ней телефон.

Я сбросил звонок. Все стихло. Федоренко успокоился и углубился в свои пустые размышления о наследственности.

«Незнакомый номер, кто это мог быть? — спросил я у себя и машинально хлопнул себя ладонью по лбу. Согласен, привычка, с которой нужно бороться, — Лида!»

— Что? Уже хлещешь себя? Стыдно стало? — Федоренко будто следил за мной, за каждым моим движением. — Или сдал курсовик и радуешься? Ну, посмотрим, и не таких обламывали.

«Пошел ты…», — мысленно послал я его, а сам заулыбался. Говорят, если на тебя орет и не может остановиться какой-нибудь шизофреник, то нужно прореагировать тоже как-нибудь не совсем адекватно, по-идиотски улыбнуться или показать язык.

«Привет. Я на лекции, потом на работу», — настрочил я в смс-сообщении.

«А я песни Лидии Клемент хотела тебе дать послушать», — почти сразу пришел ответ.

«Освобожусь в 7. Наверное, поздно».

«Нет, не поздно. Вчера надо было тебе песни поставить, не сообразила. Приходи».

Я поспешил спрятать телефон обратно в сумку, пока Федоренко снова не выкинул что-нибудь.

«А ведь действительно я сглупил, что не спросил у нее вчера про песни и сам не поискал. Да и фотографии. А ведь собирался, пока ехал домой. Какая глупость! Это лучше, чем шляться по парадным, где тебя принимают за конченого наркомана. О чем угодно думаю, только не о том, что нужно. Хотя, зачем к ней идти только за этим? Ехать далеко. Но… нет, не могу отказать, она же сама позвонила, написала, попросила. Буду на рынке, дяде Семе пирожок или пиццу в ларьке куплю, а пока будем поедать, расскажу, что приключилось со мной благодаря письмам. Не поверит, точно не поверит. Решит, что придумываю».

В тот вечер работал я усерднее обычного, управился за полтора часа с тем, что не разгребал и за все три. Заказов было на удивление мало. Или офисы перестали закупать канцтовары и ушли в виртуальное пространство, или та контора, в которой я подрабатывал, дышала на ладан. Впрочем, одно другому вряд ли могло мешать. Ничего личного, меня интересовали только деньги. Пока на меня не жаловались и исправно платили, меня все устраивало. Упаковав два десятка заказов в большие пакеты и прикрепив к ним ярлыки с номерами, суммами и адресами, я попросил разрешения уйти пораньше.

— Иди, Саша, не буду тебя держать. Завтра можешь не приходить. Жду тебя в субботу с утра, у нас наконец-то большие заказы, за завтрашний день оплатят, будем комплектовать, — начальник вертел в руках разогнутую канцелярскую скрепку. — Заказы есть, а работать некому.

— Ничего, справимся, — уверенно сказал я. — Меньше народа, больше кислорода.

Мысль о том, что я услышу как пела Лидия и пойму, наконец, в чем ее секрет, подстегивала меня. Я мечтал посмотреть и на ее фотографии, которые поленился разыскать сам. Или просто не подумал, что это возможно проверить — все, о чем мне говорила Лида, и что я воспринимал совсем не разумом. Для меня это уже был вопрос веры — верить или нет. И я верил. Как не верить в простые и понятные письма, короткие, искренние. Тем более после того как Лида просветила меня насчет них. Занятное ощущение: чувствовать, что ты причастен к семейной почти что тайне. Только Лида, ее семья и я. Тогда это чувство не давало мне покоя. Оно воодушевляло настолько, что я не замечал ни своей усталости, ни проблем, ничего того, что могло бы мне помешать.

— Здравствуй! — Лида открыла дверь, держа в руках какое-то кухонное полотенце. — А ты раньше, чем писал.

— Я не вовремя?

— Я этого не говорила, — немного обиделась она, отступила назад и спешно осмотрела себя в зеркало. — Как раз у меня все готово.

— Не голоден я, — конечно, я упрямился, и, снимая обувь, пытался выглядеть как можно более сурово и уверенно, но на нее, казалось, это не действовало.

— Я пришел песни послушать.

— Не верю, что не голоден. Раз не голоден, то и я пошутила насчет песен. И не знаю ничего. И фотографий не покажу. И не расскажу тебе ничего.

Она говорила весело, явно стараясь меня раззадорить и рассмешить. Я не понимал таких шуток, они меня раздражали не меньше, чем выходки и колкости от Федоренко, преследовавшего меня второй год подряд. Хорошо, что Лида вовремя это поняла. У меня не хватило бы сил это объяснить человеку, которого я видел в третий раз в жизни. Зачем я упрямился, грубил и все это устраивал? Сложно сказать, такой характер, и сам себе удивляюсь. Причем это у меня в основном по отношению к людям, которые никоим образом не желают мне зла. Одна надежда на их понимание и терпение.

У стены вздрагивал холодильник, высокий, почти до потолка, утыканный, как новогодняя елка, магнитиками. Мы почему-то какое-то время просто сидели и молчали. Закончилось все тем, что она поставила передо мной чашку с чаем, а сама отправилась в комнату и вернулась с маленьким ноутбуком — белым, с наклейками в виде серебряных цветочков, типично женская игрушка. Вместе с ноутбуком ею была принесена и сложенная вчетверо газета. Лида аккуратно развернула ее и достала две черно-белых фотографии.