Шрифт:
Потому что, если его нет, значит, это сами люди такие. Сами по себе. А тогда… Как тогда вообще?
Ты-то что думаешь, а? Не знаешь?
Вот и я не знаю. Ну ладно, не реви. А то Кракен услышит. Эх ты, малявка!
Александр Подольский
Забытые чертом
Валенки семенили по хрустальной поверхности льда, в которой отражались детские лица. Привычный мороз за тридцать не давал скучать двоим друзьям. Самодельные клюшки отстукивали деревянную дробь, а голоса эхом уносились в туман.
– Ты не Третьяк! – вопил Леха. – Третьяк – вратарь!
– Ну и что! – не соглашался Мишка. – Он самый хороший игрок! Как и я!
Из мехового кокона показалась улыбка. Чуть съехавшая набок ушанка Лехи походила на растрепанную голову какого-то диковинного зверя.
– Да ты дырка! – подначивал Леха. – Спорим, два из трех забью?
– Ха! – воскликнул Мишка, протирая замерзшие под носом сопли. – Да ты и не добросишь, слабак!
Прочертив две линии на льду, Мишка занял место ровно посередке. Теперь мальчишка в почти невесомой куртке на гагачьем пуху превратился в настоящего вратаря.
– Ну попробуй забить, хвастун!
Леха отошел на более-менее приличное расстояние и ковырнул шайбу в сторону «ворот». Каучуковый диск, который, судя по виду, не раз жевала собака, приполз в распростертые объятия Мишки.
– Ха-ха! – радовался тот– И кто из нас еще неумеха?
– Это тренировка! – отозвался Леха. Он был годом старше и раза в полтора здоровее, так что на нехватку сил жаловаться ему было не с руки.
Второй удар вышел будь здоров. Шайба юркнула под ногой Мишки и зарылась в сугроб позади.
– Штанга! – довольным голосом заверещал Мишка, хотя прекрасно видел, что гол был.
– Что ты брешешь? – возмущался Леха. – Там до штанги еще километр!
– А вот и нет! Ты просто мазила!
Леха промолчал, и на секунду Мишке подумалось, что друг обиделся. Это было бы очень странно, ведь подобные сцены повторялись изо дня в день, и мальчишки просто дурачились. Неуловимо менялась разве что их площадка – размашистая наледь, которую с начала зимы грунтовые воды подняли уже на добрый пяток метров.
Но Леха молчал потому, что уставился куда-то в сторону леса. Мишка обернулся и уловил движение вдалеке. Там, где к зарождающейся цивилизации со всех сторон подкрадывалась тайга, шагала вереница черных человечков. Привычным маршрутом они направлялись на планируемый участок магистрали от Усть-Кута до Тайшета. Остальным бамовцам там показываться запрещалось, и жители небольшого поселка тянули рельсы в другую сторону – к Комсомольску-на-Амуре. Стройки века хватало на всех.
– Они теперь еще и ночью работают? – спросил Мишка, тотчас позабыв о хоккейных баталиях.
– Похоже.
– Страшные они какие-то. Живут в лесу, дед Семен говорит, у них там лагерь свой. Интересно, а как в темнотище строить? Ночью же за сорок подморозит!
– Ну, – промычал Леха, – они ж военные, армия. Им это раз плюнуть.
– Мы когда дорогу построим, я тоже в армию пойду. И буду получать много денег. Тыщи две в месяц!
– А я еще больше тебя! – усмехнулся Леха и закинул клюшку на плечо. – Ладно, темнеет. Ничья?
– Ничья, – без раздумий согласился Мишка, вытаскивая из снега шайбу.
Мальчишки отряхнулись от повисших на одежде сосулек и направились к дому. Впереди бежал пар изо рта, разгоняя морозную дымку. Туман, который не давал любоваться солнцем вот уже второй месяц, с сумраком справиться не мог, и спускающаяся с неба тьма наступала друзьям на пятки.
– И все равно я – Третьяк, – как бы между делом произнес Мишка.
– И все равно ты – дырка, – отозвался Леха.
До родных домишек они добрались уже бегом, бомбардируя друг друга снежками. Поселок встретил их звуками топоров – это мужики рубили замерзшую с утра воду. На БАМе наступала пора ужина.
Вездеход затих где-то в таежной глуши, став бесполезной грудой железа. Запас солярки не предусматривал столь долгого путешествия, и теперь перед заплутавшими в темноте пассажирами открывались нерадостные перспективы.
– Молодец, водитель! Ладно службу несешь!
– Товарищ лейтенант, я же говорил, что…
– Говорил-говорил. Можешь не повторять.
Олег осмотрелся. Верхушки кедров терялись в черноте, которая куполом нависла над вездеходом. Снег лежал ровно, словно его специально утрамбовывали, желая показать в лучшем виде. По ледяной дороге в темноту уходили две змейки проторенной лыжни. Сковавший лес мороз медленно добирался и до людей, начиная покусывать лица.