Шрифт:
От Лазаревых направился к Варечке Разумовской. Разумовские жили тогда на Садовой, против Бронной в первом этаже. Я зашёл со двора. Варечка сидела на подоконнике открытого окна и читала книжку. Она со свойственной ей экспансивностью бурно обрадовалась моему освобождению и немного поплакала. У Разумовских я пока и пристроился. Квартира у них была просторная. У них же всё это время жил и Женя Гюнсбург.
Тотчас же я послал телеграмму Катёнушке в Саратов. А на другой день мы справляли одновременно день моего рождения и моё освобождение. Вормсы и Разу мовские и всегда хорошо относились к нам, а тут Варечка ухаживала за мной, как за самым близким человеком.
После всего этого я отправился в Наркомздрав к Н. А. Семашко – поблагодарить его за помощь. Николай Александрович ласково встретил меня. Из приёмной провёл в отдельную комнату. Разговор шёл в таких простых тонах, что я решился спросить, почему мне предложено работать в Москве, а не возвращаться в Саратов, мне и жить-то в Москве негде.
– Нет уж, оставайтесь в Москве. Мы вас здесь всячески устроим. За провинцию мы не отвечаем. Опять произойдёт какая-нибудь заварушка. Опять вас арестуют и придётся вас выручать, а пока я вам дам записку и вы устроитесь в доме отдыха!
Николай Александрович написал записку заведующему домом отдыха «для лиц, уставших от умственного труда» имени Семашко в Николо-Воробьинском переулке, недалеко от Воронцова Поля {592} . Всегда вспоминаю фразу Семашко: «Ведь мы боремся не против религии, а против попов!». Потом, немного помолчав, он добавил: «Нет, впрочем, конечно, мы боремся против религии». Это весьма характерно. Николай Александрович не вполне чётко отдавал себе отчёт в том, против чего, собственно, ведётся борьба. Но сама искренность признания воспринималась хорошо.
592
См.: Письмо В. Д. Зёрнова Е. В. Зёрновой от 1(14) мая 1921 года (Соломонов В. А. «Поводам к арестам явилась нервозность ЧК…» С. 449–451)
В тот же дом отдыха были направлены и Какушкин с Быстрениным, хотя они в отличие от меня могли сразу ехать обратно в Саратов {593} .
Дом отдыха помещался в прекрасном здании старинной архитектуры с большим садом, спускавшимся к Яузе. Обставлен он был роскошно. Кормили едва ли не семь раз в сутки. Общество – самое «изысканное». Там я встретил профессора Барыкина, с которым после играл квартет у Бобкова, да и у самого Барыкина тоже. Встретил композитора Гречанинова, с которым раньше был знаком и играл даже у него квартет.
593
По возвращении в Саратов, Н. М. Какушкин в течение восьми лет руководил университетской кафедрой. Затем с 1930 по 1941 год возглавлял гинекологическое отделение Института Рентгенологии в Харькове. Его жизнь завершилась трагически: в 1942 году во время оккупации Харькова он был арестован и за отказ сотрудничать с немецко-фашистскими захватчиками казнён. Та же страшная участь постигла его семью.
Иначе, после освобождения из тюрьмы, сложилась судьба И. Н. Быстренина. Оставаясь профессором медицинского факультета Саратовского университета, он ещё более активизировал свою общественную деятельность: был членом общества «Капля молока», заведовал «Домом охраны младенчества», выступал с публичными лекциями перед руководителями детских садов и площадок отдыха. В 1922 году по его инициативе в Саратове возникло «Общество детских врачей имени Н. Ф. Филатова», бессменным председателем которого учёный оставался вплоть до его слияния с «Обществом педиатров г. Саратова».
По свидетельству профессора В. А. Сурата, до конца своих дней И. Н. Быстренин продолжал пользоваться «неизменною любовью и глубоким уважением своих многочисленных учеников и пациентов. Суровый по внешности, он обладал чутким отзывчивым сердцем, и это было хорошо известно всем близко знавшим его» (Сурат В. А. Профессор Иннокентий Никандрович Быстренин // Советская педиатрия. 1934. № 10. С. 147–148). Умер он 18 апреля 1934 года в Саратове и похоронен на Воскресенском кладбище.
Гречанинов, между прочим, исполнял нам свою «Messa domestica». Это очень крижальное произведение церковной музыки. Всю православную обедню поёт тенор (кантор) под аккомпанемент небольшого оркестра. Все темы взяты из старинных «гласов», то есть возгласов священника и диакона. Гречанинов сам пел, несмотря на то, что голоса у него совершенно не было, и аккомпанировал себе на рояле. Даже при ограниченных средствах исполнения произведение производило большое впечатление. Гречанинов рассказывал, как однажды он отдыхал в каком-то сугубо партийном доме отдыха. Его пригласили что-нибудь исполнить из собственных сочинений. У него ничего с собой не было, кроме этой «Mess’ы». После исполнения состоялся митинг, на котором было постановлено просить Гречанинова оставить дом отдыха, так как музыка производит слишком положительное «религиозное» впечатление.
Встретил я там и дочь Ф. И. Шаляпина Ирину и её мать Иолу Торнаги. Ирина читала стихи, она готовилась к сценической деятельности. Читала очень хорошо. Встретил бывшую танцовщицу Джури, которая была замужем за Карзинкиным, прежде очень богатым коммерсантом. Джури когда-то была очаровательной, лёгкой как пушинка танцовщицей Большого театра {594} , а здесь – иссохшей старушкой. Я даже неловко удивился, когда она себя назвала, но сейчас же спохватился и стал вспоминать, как мы молодыми людьми ею увлекались.
594
Аделина Антоновна Джури [по мужу Карзинкина] (1872–1963), артистка балета, педагог, заслуженный деятель искусств РСФСР (1945). По национальности итальянка, приехав в Россию в 1885 году, поступила в Московское театральное училище. В 1891 году в партии Эсмиральды дебютировала на сцене Большого театра, после чего уехала в Милан, выступала в театре «Ла-Скала». С 1894 года снова в труппе Большого театра.
Лучшие работы А. Джури связаны с балетами П. И. Чайковского и А. К. Глазунова. Первая исполнительница на сцене Большого театра партии Раймонды (1900). По отзывам критиков, «танец Джури отличался воздушностью и вместе с тем стремительностью, силой, виртуозным блеском» (БЭ. М., 1981. С. 185).
После 1903 года прославленная балерина занималась исключительно педагогической деятельностью: преподавала в студии имени Шаляпина, в школе сценического танца Центрального парка культуры и отдыха имени Горького в Москве, в 1926–1947 годах являлась педагогом классического танца Московского хореографического училища.
Сам я тоже выступал перед отдыхающими, читал лекцию об основах теории относительности – тогда эта тема была особенно в моде.
Читал как-то свои произведения поэт Альвинг. Вся поэзия его была пропитана каким-то старомодным ароматом. Мне очень понравились его стихи, и он собственноручно написал мне на память стихотворение «Черепаховая табакерка». На первой странице листка сделано посвящение {595} : «Профессору Владимиру Дмитриевичу Зёрнову. В знак самого искреннего внимания и радости нашей встречи. Москва. Здравница № 1. 31–V–1921 г.». А далее – само стихотворение:
595
Далее следует вклеенный в рукопись подаренный В. Д. Зёрнову автором автограф стихотворения А. Альвинга «Черепаховая табакерка», текст которого целиком приводится в «Записках».