Трубку взяла домработница и, по неискоренимой привычке, важно изрекла, сочно выделяя гласные:

– Алло? Квартира Лунгиных слушает.

– Наталья Леонидовна, здравствуйте…

– Ох, объявились! – Не очень-то вежливо начала разговор домохозяйка, но, как оказалось, от избытка переживаний, – как вас тут не хватает, что ж вы не появляетесь, Валерий Константинович? Я тут сижу, ваше же добро стерегу, да ведь всего не убережешь!

– Простите, от кого? – не понял Лунгин. «Надо будет все-таки ее уволить, от жлобской трескотни башка трещит», – подумал позвонивший, решив посоветоваться на сей счет с супругой.

– От ментов, кто ж у нас еще первые воры в доме? И несчастья человеческого не чуют, сколько, идолы, уперли: серебряные ложки, статуэтку восемнадцатого века, что вы супруге из Голландии привезли, пресс-папье, воротник от пальто Иветты Соломоновны, ну тот, кенгуриный… – Домработница старалась вывалить весь массив информации как можно быстрее, чтоб Лунгин не успел просечь простого факта: в некоторых вещах, в частности в воротнике, менты были неповинны.

– Стоп, стоп, Наталья Леонидовна, обождите.

Домработница похолодела. Пашка сидел рядом, болтая ногами и покуривая, поэтому Лунгину приходилось урезать фразы до минимума:

– Зачем? Что происходит? – «Описали!» – пронеслось в голове у Валерия Константиновича.

Догадливая Наталья Леонидовна вопрос поняла.

– Так как же, дом обыскивали, надеялись найти какие улики по делу убийства Иветты Соломоновны…

Сформулировала она не очень-то грамотно, но смысл от этого не менялся. Лунгин все таки был тертым калачом и не стал истериковать: мол, быть не может, как могло случиться, наверное, ее с кем-то спутали…

– Я не знал, я в командировке, – глухо сказал он и покосился на сына. Пашка лежал на спине, заложив руки за голову, и на мотив «Славься ты, славься, родная страна» напевал «Родину продал, “Челси” купил».

– Что ж это я таким дурным вестником получаюсь… – запричитала домработница, – извините… А что же, караулить мне здесь, или как?

– Сидите пока. Мы с Пашей вернемся – вы нам пригодитесь, – пробормотал Лунгин и, не слушая очередную тираду, повесил трубку.

– Случилось что-то? – поинтересовался Пашка, смотря в потолок.

– Да нет…

– А что с мамой не поговорил? Опять она тебе не услужила? – наехал сынок.

– Дома ее нет. Она уехала… в санаторий, – не полез в зарубу Валерий Константинович.

– А, ну– ну… – поверил Пашка, считающий всех взрослых ипохондриками.

– Ты, Пашенька, лучше поспи. Утомился, поди, там-то, – с ласковой грустью посоветовал Лунгин, развернул лежавшее в углу койки одеяло, выкроенное из того же войлока, каким обита дверь, и заботливо протянул его Пашке. От внезапно проснувшихся отцовских чувств облагодетельствованный сын слегка прибалдел, но доверять не торопился.

– Ладно, – настороженно сказал он, попробовал устроиться на койке покомфортнее, поморщился, нецензурно ругнул хрустнувшую под головой подушку и закрыл глаза. Пай– мальчиком он быть не собирался, но спать иногда хочется даже Пашкам. Валерий Константинович уселся на свою лежанку и обхватил голову руками.

Когда Пашка засопел, периодически богатырски прихрапывая, Лунгин на цыпочках, чтобы не разбудить чадушко, вышел из комнатухи. На улице было не по-осеннему душно. Лунгин бездумно двинул вперед разбитым грузовиками асфальтом, рассчитывая остановится у ближайшего лабаза. Но лабазов в окрестностях не значилось – промзона. На маячившей справа стройке ядовито искрила сварка, от луж воняло химией. Зилки бодро сигналили шубному королю, чтобы он сошел с какого-никакого асфальта в вязкую грязь.

«Иветта, Иветта», – с тургеневской ностальгией подумал он. Впрочем, не так жаль ему было жену, растолстевшую и крикливую. «Таких Иветт от Питера до Москвы фюзеляжами вверх не переставишь», – говаривал Лунгин в пьяной компании, и не мог изменить это убеждение. Но Пашка без матери… Хуже того: он, Лунгин, теперь – отец-одиночка, и тянуть подростка придется самому. «Может, сдать его куда-нибудь?», – тоскливо подумал потеряшка.

Ход трагических мыслей кощунственно прервали. Какой-то застёбыш, спрыгнув с почему-то в этом секторе лишенного колючки забора, увидел прохожего и от неожиданности выронил полиэтиленовый пакет, под завязку набитый пивными дрожжами. Пакет лопнул, и содержимое расползлось аккурат под ногами Лунгина. Густая жижа цвета детской неожиданности подтекла, зримо паря, под ботинки.

– Фак, – очень удивился поведению пакета застёбыш. – В другой его руке был еще один полиэтилен, явно тяжелый.

– Что у тебя там? – поинтересовался Лунгин, взбудораженный знакомым запахом.

Похититель явно отличал «своего» по первому взгляду. Воровато оглянувшись, он шепнул:

– Польский спиртяга.

– Как?

– Закатано. Трехлитровая банка. У нас там есть один такой Петрович, он всем закатывает, а себе четверть берет.

– И как же тебя выпустили? – продолжал Лунгин странный диалог.