И тогда вы почувствуете себя счастливой. Ибо счастье именно в том и состоит, чтобы не желать перемен в тех, кого любишь. Вот и я принимаю вас такой, какая вы есть, — незнакомой и непознаваемой. Прощайте.

Вы, как и все, знаете, querida, что великого Гюго, которого недавно так пышно прославляли, целых пятьдесят лет боготворила Жюльетта Друэ; вы знаете, что она написала ему более двадцати тысяч писем и повторяла в них на двадцать тысяч ладов (умудряясь при этом избежать однообразия): «Ты самый великий, самый прекрасный… Любимый, прости мне мою безмерную любовь к тебе… Видеть тебя — значит жить; слышать тебя — значит мыслить; целовать тебя — значит возноситься к небесам… Здравствуй, мой возлюбленный, здравствуй… Как ты себя чувствуешь нынче утром? Я же могу только одно — благословлять тебя, восторгаться тобой и любить тебя всей душою…»

Я уже отсюда слышу, как вы — амазонка, вы — жестокосердная, вы — задира восклицаете: «Пятьдесят лет преклонения? Ах, до чего она ему, должно быть, надоела!» А вот и нет, дорогая, не думайте так. Помнится, я и сам частенько напоминал вам о необходимой мере кокетства; известно, что многие мужчины и женщины пренебрегают тем, что дается им легко, и добиваются того, что от них ускользает; я знаю, что Гюго много раз обманывал бедняжку Жюльетту, даже в ту пору, когда она была еще хороша собой, и что она ужасно страдала из-за этого. Но зато другие проходили «как ветер, как волна», а она оставалась с ним всю жизнь.

Она оставалась с ним потому, что люди определенного типа, рожденные для борьбы и нуждающиеся в доверии близких как в необходимом оружии — художники, политики, выдающиеся деятели, — испытывают потребность в ежедневной дозе преданности и преклонения. Предпочтение, превознесение, преклонение — все эти близкие друг другу понятия содержат особый витамин — «ПР», без него воля у них слабеет. Наше тело нуждается в кальции, фосфоре; наш дух — в ободрении и почете. Тело расцветает на солнце, дух — в лучах любви.

Однообразие? Да, оно, без сомнения, порою утомляет. Я более чем уверен, что Гюго не прочел все двадцать тысяч писем Жюльетты. Можно с легкостью вообразить один из «триумфальных дней» поэта, когда, охваченный вдохновением, торопясь поскорее засесть за работу, он с утра распечатывал нехитрое письмецо своей возлюбленной, быстро пробегал его, убеждался, что это не более чем обычный набор излияний, прочитывал заключительные строки: «Увы! Я люблю тебя больше, чем когда-либо, люблю, как в первый вечер» — и равнодушно складывал послание в ларец, в стопку ему подобных. Бывало и так, что, влюбленный в другую, Гюго искал среди писем конверт, надписанный отнюдь не рукою Жюльетты, а ее письма оставались нераспечатанными.

Но наступали и такие дни, когда попавший в опалу поэт находился в опасности, когда его переполняло отвращение ко всему на свете, когда против его произведений строились козни, а он сам подвергался преследованиям. Тогда тщеславные «охотницы на львов» искали себе другую добычу и только одна Жюльетта неизменно оказывалась в пустыне или в изгнании рядом со своим поэтом; тогда ее ежедневные письма и нежные признания помогали израненному и затравленному льву вновь обрести силу. В такие минуты именно для Жюльетты писал Виктор Гюго стихи, в которых после стольких лет старался определить, чем сделалась их любовь:

Не кажется ли вам, что для того, чтобы в старости получать подобные стихи, стоило поклоняться поэту в молодости? Дорогая, тотчас же напишите мне трогательное послание, полное поклонения, а я обещаю сочинить сонет к вашему юбилею. Прощайте.

Любите ли вы пародии, сударыня? Сам я всегда считал, что пародия — весьма изощренная форма критики. Так вот, на этой неделе мне представился случай самому сочинить одну пародию или, скорее, подражание. Соискателям на степень бакалавра предложили такую тему: «Напишите в манере Лабрюйера портрет делового человека наших дней». Одна газета обратилась к нескольким писателям с просьбой также попробовать свои силы. Вот моя письменная работа.

Для Пейратеса [5] не существует ничего, кроме дел; он буквально лопается от богатства, его предприятия заполонили всю планету. «Пейратес, вам принадлежат все сахарные заводы королевства. Не пора ли остановиться?» — «Вы просто бредите, — отвечает он, — могу ли я перенести, чтобы кто-то другой поставлял мне сахарный тростник и таким способом обогащался? Мне нужна собственная плантация на островах». — «Она у вас уже есть, Пейратес, удовлетворены ли вы теперь?» — «А эти хлопковые поля?» — возражает он. «Вы и их только что приобрели; теперь-то вы остановитесь?» — «Как? — спрашивает он. — Должен же я построить ткацкие фабрики для переработки всего этого хлопка». — «Есть и фабрики. Наступило ли для вас наконец время отдыха?» — «Обождите, — отвечает Пейратес, — такой-то финансист снимает с моих доходов сливки. Это возмутительно». — «Станьте сами банкиром». — «Один завод продает мне грузовики, другой — нужные мне станки; это меня бесит». — «Производите их сами». — «Мои грузовики потребляют много бензина». — «Бурите нефтяные скважины, Пейратес… Ну, вот вы и владеете целой сетью промышленных и сельскохозяйственных предприятий, они прекрасно дополняют друг друга. Вы больше ни от кого не зависите. Начнете ли вы наконец наслаждаться жизнью?»