— У нее не затянулись. И думаю, она не примет приглашения на "Гермес", чтобы не видеть меня.

Они вышли из музея и зашагали по улице. Бах сказал:

— Знаешь, я уже видел Марию, не просто видел, а долго рассматривал. Даже любовался ею.

— Ты же никогда не бывал ни на Латоне, ни на Урании, а Мария с той катастрофы не прилетала на Землю.

— Верно! Я не мог ее видеть, а все-таки видел. И знаешь где? В музее.

— В том, где мы были? В Музее Космоса?

— Нет, в музее живописи. Во всех городах я посещаю художественные собрания. В столичном музее меня числят завсегдатаем. Там я часто стоял перед картиной старого русского художника Врубеля. "Валькирия" — так называется та замечательная картина. Ты знаешь, кто такие валькирии? Девы-воительницы северных саг — полубогини-полуженщины, на полях сражений летают на крылатых лошадях, оказывают помощь раненым. Не то боевые помощницы, не то прототип позднейшей сестры милосердия. Врубель изобразил величественную женщину — одной рукой она держит уздечку коня удивительное лицо, удивительная фигура. Так вот, Мария Вильсон-Ясуко похожа на ту валькирию. Правда, на стереографии Мария помоложе и покрасивей врубелевской девы.

— Очень возможно, — рассеянно отозвался Кнудсен; он думал о чем-то своем.

Министр Прогнозов и Ведовства, дилон Кун Канна сделал перерыв в передаче на экран воспоминаний Баха. Ватута зевнул человеческим зевком широко распахнул рот, долго вбирал воздух, долго выдыхал его, даже — тоже по-человечески — чуть-чуть подвыл, выдыхая.

— Странный народ — люди, — сказал он после зевка. — Самые сильные воспоминания у вас не о делах, которые вы считаете главными в жизни, а о том, что чувствуете, о чем думаете, как общаетесь. Беспрестанное выяснение отношений. Если, конечно, все люди как ты.

— Все люди, в общем, как я, — заверил Бах. — Мы существа общественные, взаимные контакты для нас очень важны.

— Ты сказал, что ты ученый археолог и что вся жизнь твоя — служение науке. По воспоминаниям, которые всего прочней, такой вывод не сделать.

— Дай резонанс посильней, тогда увидишь, чем была заполнена моя жизнь. Память капризна...

— Много еще прогнозируешь воспоминаний на малом резонансе? — спросил Ватута министра.

Тот сверился с аппаратурой.

— Две-три картинки, Властитель.

— Две-три картинки вытерплю.

На экране появилась небольшая комнатка — стол, три кресла, диван. На диване сидели Кнудсен и Аркадий. Бах у окна любовался пейзажем.

— Замечательная планетка эта Латона, — сказал Бах. — Идеальное место для отдыха и научных экспериментов, которые нельзя проводить поблизости от Земли. Но для чего обустроили Уранию — та ведь хуже.

— Хуже для отдыха, лучше для работы, — возразил Кнудсен. — Если бы заводы и лаборатории Урании были размещены на Латоне, ты не говорил бы, что Латона — идеальное место для отдыха. На Урании сосредоточены предприятия, которые опасно размещать в окрестностях Земли.

— В том числе и твоя хронолаборатория? А чем она опасна?

— Ничем, пока исследования идут нормально.

— Все, что ненормально, опасно. Разве не так?

— Не так, Миша. На Урании однажды произошел взрыв двух миллионов тонн сгущенной воды. Случись он на Латоне, добрая треть планеты лежала бы в развалинах. Урания защищена путаницей гор — пострадали лишь несколько зданий. И если хронотрансформаторы на Урании выйдут из строя... Конечно, и там радости не будет, но соседи уцелеют — горы вокруг Института Гриценко послужат щитом от катаклизмов с временем. Камню безразличны скачки в тысячу лет назад или вперед, а люди не выдерживают больших хроноперебросов. Между прочим, еще в мое стажерство один из хронистов лаборатории погиб от разрыва внутреннего времени в организме. Гриценко тогда очень усилил защиту, не столько нашу собственную, сколько соседей от нас.

— Почему ты посматриваешь на дверь, Анатолий?

— Мария должна была быть уже десять минут назад.

— Женщины неточны, разве ты этого не знаешь?

— Только не Мария. Она женщина, но точней тебя.

— Может, ты перестал ее понимать? Ты думал, что она откажется от экспедиции, а она согласилась сразу.

В комнату вошла женщина. Она остановилась на пороге, оглядела троих мужчин. На ее лице возникло удивление, когда она увидела Аркадия. Бах и Кнудсен обменялись быстрыми взглядами. Если женщину что и поразило, то справилась она быстро.

— Здравствуйте, друзья! — Она обратилась к Баху: — Знаменитый Бах, автор открытия, которое всех нас скоро бросит в океан иновременности? Столько раз видела твои стереопортреты, что узнала бы при встрече на улице. А юноша — Аркадий Никитин? О тебе у меня не было предварительного представления, но рада видеть. — Только теперь она повернулась к молчаливому Кнудсену, на лице ее высветилась улыбка. — Ты не меняешься, Анатолий. Такой же могучий, серьезный, лохматый. Говорят, что ты внешность скопировал с Зевса, но, думаю, твоим прототипом был отец Зевса, бог времени Хронос — и по его узкой божественной специальности он тебе больше походит.

Кнудсен ответил без улыбки:

— Учту, Мария, схожесть с Хроносом. Непременно раздобуду его изображение. Жалко, что древние греки не удосужились фотографировать своих богов. Большое упущение, по-моему.

Мария Вильсон-Ясуко опустилась в кресло. Высокая, широкоплечая, худая, с нервным и резким лицом, она могла сойти за мужчину, одевшись в мужское, — лишь красные губы на бледном лице да очень женские глаза выдали бы ее. Голос у нее был звучный и сильный.

— Ты, наверно, сердился, что я опаздываю, Анатолий, — сказала она, все так же дружески улыбаясь. — Помню, ты выходил из себя, если кто опаздывал на минуту. Не сомневаюсь, что ты сохранил вызывающую привычку быть педантично точным.