И едва Курбан свел все, что пришло ему в голову, вместе, как заметил Вепря. Неожиданно розовый и массивный, он смотрел на шамана круглыми честными глазами, словно говорил: ты все правильно понял, наследник, теперь не мешкай!

Полковой священник отец Иннокентий весь день был на подъеме и успел многое. Отслужил заутреню, проследил, чтобы матушка задала корма свиньям, затем окрестил и нарек Исайей младенца единственной здешней христианской китайской семьи, затем сходил на построение, провел молебен, сыграл партеечку в штосс…

К обеду, правда, снова началось нашествие китайских «боксеров», и священник был просто вынужден уйти на край города – от греха подальше. Он присел на поросшем жидкой травой взгорке и, успокаивая душу, около часа смотрел, как лихо гарцуют маленькие грязные монголы на таких же маленьких и грязных лошадях. Посокрушался из-за бесчисленных мух и слепней, а также из-за полного отсутствия в округе какой-либо дичи, кроме, пожалуй, сурков да ворон, а потом снова наступило время службы.

И только тогда отец Иннокентий впервые за день по-настоящему расстроился. Пришедший на службу вместе со штабным офицером толмач – то ли монгол, то ли тунгус – откровенно спал. Стоя! Служба сразу как-то сбилась, настрой иссяк, и батюшка осторожно, не желая до времени спугнуть, подошел к святотатцу и как бы ненароком ткнул его крепким локтем под дых. Но тот даже не пошевелился. Пришлось дослуживать как есть, при спящем прихожанине.

А уже поздно вечером, когда матушка отправилась к жене есаула Савицкого – поболтать о мирском, – а отец Иннокентий собирался отправляться ужинать чем бог послал, а жена приготовила, брезентовый полог храма затрепетал и сдвинулся в сторону.

– Кто там? – недовольно окликнул визитера отец Иннокентий. – Завтра приходите… Ты?!

Это был тот самый монгол-засоня. Он молча заволок в походный храм огромный хлопковый мешок и аккуратно запахнул полог.

– С чем пожаловал? – окинул монгола взыскующим взором священник. – И что это ты в храм божий притащил?

Монгол молча поставил мешок, и уже по тому, как внутри задергалось нечто живое, отец Иннокентий понял, что это кабанчик. Может, и не слишком упитанный, но хороший.

– Так, – предупреждающе выставил он руку, – с подарками в храм божий не входить. Это дело мирское; давай-ка на двор! Там и посмотрим…

Монгол тупо глянул на священника, вытащил из кармана хороший складной нож, взрезал веревку мешка и начал вываливать содержимое.

– Нет-нет, – возмутился отец Иннокентий, – только не здесь… – и замолк.

На него дикими от ужаса глазами смотрел тот самый главный агитатор, что со вчерашнего дня поднимал мирных аборигенов против русских.

– Бог мой… – обомлел отец Иннокентий. – Постой! Да он же связан!

– Правда, – подтвердил монгол. – Это я его связал.

– Зачем… – пробормотал священник и смолк. Он почему-то сразу вспомнил, что народ здесь дикий и крещеный монгол запросто мог счесть, что китаец нанес Христовой церкви немыслимое оскорбление. Но, значит, это месть?!

– Та-ак… – протянул он. – Только не в храме божием… Э-э-э… как тебя?

А монгол тем временем уже протащил китайца в центр, усадил и быстро привязал его к деревянной стойке, на которой держался полог походного храма. Быстро и резко крикнул ему что-то на китайском и развернулся к батюшке.

– Я сказал ему, что он не верит в бога. Как и ты.

«Боксер» отчаянно замычал и задергал головой, а батюшка оторопело моргнул.

– Как это?..

Но монгол словно и не услышал этого вопроса-возражения.

– А мне нужно, чтобы вы – оба – поверили. Вы должны верить, перед тем как увидите Ульгена.

– Кого-кого? – не понял отец Иннокентий.

И тогда монгол подошел к нему, ловко подбил под ноги, повалил и стремительно, пока священник не опомнился, связал по рукам и ногам – как барана. Деловито оторвал кусок рясы, сунул матерчатый кляп отцу Иннокентию в рот и пропихнул поглубже рукоятью ножа. Подтащил поближе к китайцу и усадил рядом.

– Вы оба – чужаки на этой земле, – внятно произнес он, – а все чужаки в Тангуте – мои рабы.

Теперь Курбану приходилось использовать оба языка.

– Вы оба – чужаки на этой земле, а все чужаки в Тангуте – мои рабы, – внятно произнес он сначала на русском, а затем и на китайском, – но сегодня праздник. Поэтому вы станете свободны.

Русский поп и китайский агитатор переглянулись.

– Подождите… – уже волнуясь, произнес Курбан, – сейчас я вам все покажу.

Он осторожно полез за пазуху, вытащил донельзя вытертую, засаленную и покоробленную карту и аккуратно разложил ее прямо на утоптанной земле. Русский и китаец мгновенно уперлись в нее взглядом и – было видно – ничего не поняли.