Теперь на полу обозначились блестящие края обода. Потом—спотыкающийся толчок: это пластина соскочила с резьбы. Мужчины подняли вдвоем тяжелую крышку. Густав бросился на пол, на вытянутой руке опустил фонарь в отверстие, потом свесил туда и голову. С изумлением он увидел металлическую трубу такого же диаметра, что и крышка. Труба уходила вертикально вниз. Стенки были желто-блестящими, отражали свет, отбрасывая вверх туманные блики, что мешало Густаву разглядеть дно. Труба, несомненно, была очень длинной, пронизывала насквозь несколько корабельных ярусов. Молодой человек не мог сходу определить, имеет ли она дно или заканчивается отверстием, как шахта мусоропровода. Густав предполагал, что в конце трубы должен быть затвор, однако не имел представления, идет ли речь об автоматическом клапане или об управляемом с помощью механического привода вентиле. Быстро решившись, он попросил суперкарго (после того как тот тоже ознакомился с новыми обстоятельствами) опустить его на веревке вниз. Эти двое основательно подготовились, запаслись всевозможными инструментами. Потом жених Эллены обвязал себе грудь веревкой, и суперкарго начал медленно опускать его в круглую тесную шахту. Густав имел при себе фонарь, но видел едва ли больше, чем чувствовал. Гнутые металлические стенки, со всех сторон с ним соприкасавшиеся, были необычайно гладкими. Отполированная поверхность, не вызывавшая никакого трения, поначалу ввела его в заблуждение: он не заметил, насколько труба узка. Если натяжение веревки, поддерживающей его сверху, ослабнет, то он стремглав пролетит по этому каналу и разобьется; но он будет человеком, разбившимся в стоячем положении. Бедренные кости, сломавшись, вонзятся ему в живот, потому что не смогут уклониться в сторону. Густав уже жалел, что решился на этот спуск. И как далеко до дна! Или — до того, что его там ждет. Дыра вверху казалась теперь очень узкой. Чем больше вырастал кусок трубы над ним, тем сильнее тяготила его теснота. Еще немного, и он поддастся обманчивому впечатлению, что ему не хватает воздуха... Стиснутый со всех сторон, упираясь руками в беспощадные прохладные стенки, Густав наконец ощутил под собой что-то твердое. Он не отважился положиться на это ощущение и хрипло крикнул вверх, что травить веревку больше не надо. Лишь убедившись, что веревка удержит его в подвешенном состоянии, он решился распрямить поджатые к животу ноги и потопать. Раздался глухой, лишь отчасти металлический звук, за которым последовало эхо. Стенки трубы, в которой стоял Густав, слабо подрагивали, будто их омывала вода. Взглянув вверх, Густав спросил себя, не оказался ли он ниже днища судна. По его прикидкам, отверстие цилиндрической трубы находилось в шести или семи метрах над ним. Представления и мысли преследовали его с непостижимой настойчивостью. Его охватил смертный страх, как бывает с людьми, засыпанными в рудниковых штольнях. Из-за излишнего рвения он сам себя подставил. Какая неумная мысль — сделать себя беззащитным! Если принять всерьез хоть одно из обвинений, выдвигавшихся против суперкарго, то какой же это безмозглый, противоречащий здравому смыслу поступок — в крайне опасной ситуации довериться такому человеку! Что может быть легче или безопаснее для преступника, чем теперь — когда обременительный противник беспомощен, словно узник, замурованный в подземелье, — заставить этого противника бесследно исчезнуть, как уже исчезла Эллена?.. Кричать? Но достаточно бросить вниз тяжелый предмет, чтобы сразу сломить волю Густава к сопротивлению. Неужели Густав, не способный в одиночку выяснить судьбу любимой, непременно должен, чтобы чему-то научиться, пройти тем же путем бесславной гибели, что и она? Неужели он уже вовлечен в производственный процесс, который быстро или медленно — временная протяженность тут не важна — превратит его в труп? Неужели серый человек, пребывающий сейчас высоко над ним, высказал жестокую правду, когда заметил вскользь, что тот, кто, сорвавшись, упадет в эту шахту или, как Густав, будет спущен в нее на веревке, не доберется до ее конца? Так что же — на упавшего сразу выплеснут едкую кислоту, выпустят удушающий газ? Насильственно подвергнут его воздействию наркоза, будто дубиной оглушат сознание, чтобы потом избавиться от него, беззащитной жертвы? Или над ним просто захлопнется крышка, и он погибнет сам?

Представления, порожденные страхом Густава, и мучительные прозрения относительно судьбы Эллены струились и перемешивались: неудержимый, вязко-черноструйный поток... Густав чувствовал себя не столько самим собой, сколько безымянным, предназначенным на убой животным, которое живым проходит через какие-то ворота и потом издыхает, не привлекая к себе внимание, — становясь обреченным на расчленение предметом еще тогда, когда невинно дышит в своем красивом теле. Как быки, которые неспешно пережевывают пищу, хотя никакого будущего у них уже нет. Пряный комок обслюнявленной травы застрянет в глотке такого быка, вызывая удушье, в момент, когда топор соприкоснется с его лбом...

Густав сильно дернул за веревку. И очень удивился, почувствовав, что его медленно тянут вверх. Когда он, опираясь на локти, выбрался из дыры, на висках у него блестели крупные капли пота. Он сказал:

— Нужно было спускать меня головой вперед; но, боюсь, мне не хватит мужества...

Суперкарго ответил:

— И моих сил для второго раза не хватит.

Густав взглянул на него. Непосильное напряжение увлажнило потом и это лицо.

Той же ночью жених Эллены рассказал суперкарго о своем переживании в балластном трюме: о встрече с судовладельцем. Густав сперва преподнес это приключение без комментариев, но потом добавлял все новые соображения, приходившие ему в голову, когда он мысленно возвращался к случившемуся.

Выслушав рассказ, суперкарго стал малоразговорчив, настроение у него испортилось. Его реплики, касающиеся необычного происшествия, были уместными — но не прозорливыми, а скорее неловкими, отмеченными ленивым равнодушием. Он не горячился, как в свое время капитан. И, казалось, вообще не понимал, почему Густав с такой ожесточенностью пытается сплести все нити эпизода в одну косицу, а потом вывести из этого некий неотвратимый вектор, доказать воздействие происшедшего на дальнейшее. Георг Лауффер предпринимал определенные меры, чтобы дистанцироваться от неумеренных словоизлияний Густава. Однако упрямство последнего на сей раз было не так-то легко обуздать.

— Этот человек способен на всё, — сказал Густав, чтобы нейтрализовать возражения суперкарго, пока что даже не произнесенные вслух.

—Я бы воспринял присутствие судовладельца как... как своего рода вызов, — сказал суперкарго.

Густав попытался было подобраться к ускользающему значению слова «вызов». Но еще прежде, чем удалось уловить в нем какой-то смысл, жених Эллены услышал, как другой снова заговорил:

—Я мало знаю этого человека. Не он утверждал меня в моей должности. Я подчиняюсь правительственному учреждению.

—А если вы обманулись... — перебил его Густав.

—Я часто обманывался, — сказал Георг Лауффер. Он постарался, чтобы последние слова прозвучали непритязательно и легко.

Теперь Густав пожелал узнать, почему серый человек находит тот чудовищный факт, что темный коридор безвозвратно поглотил молодую девушку, менее невероятным, чем предположение, что собственник корабля — ради удовольствия или с какими-то иными намерениями —инкогнито путешествует как пассажир на своем корабле. Густав был полон решимости выявить связь между этой неодушевленной материей (не сопротивляющейся или, наоборот, готовой ко всему) и порочной душой подозрительного ему человека. Правда, жених Эллены старался на данном этапе формулировать подозрения в адрес судовладельца как можно осторожнее.

Суперкарго сказал: он-де и прежде возражал против такой точки зрения и теперь считает умышленное нападение на фройляйн Эллену крайне шаткой гипотезой, не заслуживающей серьезного рассмотрения.

— Как же тогда произошло несчастье? — выкрикнул Густав. — Ведь речь идет не о том, чтобы предъявить кому-то обвинение. А лишь о предварительном шаге. О начале расследования.

— Каверзная мысль, — сказал Георг Лауффер.

И тут Густав взвился на дыбы. Он, мол, решился преодолеть все препятствия и ту реальность, что всегда была здесь, сделать наконец достоянием своего сознания. Он будет задавать вопросы. Плевать, если кто-то сочтет его поведение обременительным. Он не отстанет от серого человека. Его вдохновляет неукротимая надежда, что удастся обнажить тайные пружины преступных замыслов. Он больше не собирается никого щадить. Помнится, когда-то ему уже давали уклончивые ответы. Теперь его желание получить информацию сделалось более настоятельным. Ему нужно лишь несколько подтверждений — этого будет вполне достаточно...

Георг Лауффер заметил, что отнюдь не судовладелец обнаружил убежище слепого пассажира и сообщил о нем другим. Собственник корабля и суперкарго об этом не разговаривали. Правда, не поддающаяся истолкованию цепочка впечатлений (или их одновременность), похоже, усиливает недоверие Густава к такому утверждению. Однако после добросовестной проверки воспоминаний тогдашние обстоятельства покажутся менее подозрительными. В каюте Эллены имела место беседа втроем, в ходе которой кто-то и обронил, что жених Эллены мог бы спрятаться за кучей рухляди.