Теперь Лука совсем сбил крестьян с толку. Ими овладел страх, оказавшийся сильнее, чем стремление получить землю. Разговор угас. Тщетно пытался Лука снова его оживить, то и дело повторяя: «Да постойте, братцы, прикинем все и решим, как быть!» Люди говорили вразнобой, каждый о своем. Только один Марин Стан сохранил весь свой пыл и изредка хрипло выкрикивал, ни к кому не обращаясь:

— Кто землю пашет? Мы! Стало быть, земля наша!

Корчмарь, поняв, что разговор зашел в тупик, взялся муштровать своего подручного. За столиком, у самой двери, молодой, робкого вида, жандарм сидел за стаканом вина с Антоном Наку, изредка перебрасываясь с ним словцом и с завистью поглядывая на плясавшую молодежь. Бусуйок, человек осторожный, искоса следил за жандармом. Он опасался, что тот вовсе не интересуется хорой, а подслушивает, о чем говорят крестьяне, так что о разговоре станет известно на барской усадьбе, и тогда Бусуйоку не миновать неприятностей. Когда Марин снова принялся жаловаться и кричать, что у него мало земли, корчмарь подскочил к жандарму и, широко улыбаясь, спросил, не желает ли тот поплясать в хоре. Жандарм покраснел — его так и подмывало пуститься в пляс, но страх перед унтером останавливал его. Он ответил, вздыхая, что не охотник до танцев, и благосклонно разрешил угостить себя еще одной стопкой. Обеспечив себе расположение жандарма, Бусуйок подошел к крестьянам, сидевшим за столом.

— Вижу я, что вы здесь переливаете из пустого в порожнее и ни до чего стоящего никак не додумаетесь. А Марин только и знает, что хнычет, плачется и не хочет понять своим куриным умом, что дельный хозяин не причитает, как баба, а берется за работу и…

— Тебе-то легко других укорять, — злобно перебил его Марин Стан, — земля у тебя есть, торговля идет, господа привечают, — вот над тобой и не каплет!

— Это ты так думаешь, что не каплет! — окрысился корчмарь. — Большая мне радость тебе прислуживать, пока ты не упьешься до бесчувствия. Пусть бы лучше мне прислуживали! Но ты, Марин, пьяница и бездельник, и я только дивлюсь, как эти люди тебя терпят, дозволяют тебе позорить их своими глупостями!

— А я что, на твои деньги пью?

— Пил бы, кабы я дал, только не видать тебе их…

— Да перестаньте вы ругаться, братцы, только этого нам не хватало! — прикрикнул на них Лука Талабэ, вскакивая с лавки. — Пойдемте-ка лучше прямо сейчас к барину. Будь что будет!

Крестьяне поднялись, словно его энергия передалась и им, сметая все колебания. Корчмарь быстро окинул всех взглядом, убедился, что они расплатились, и спокойно сказал:

— С богом! Только не спускайте там глаз с Марина, как бы он не ляпнул чего несуразного, не в себе он.

Марин Стан рассмеялся. Его злость прошла.

— Дяденька Петре вернулся! — крикнул какой-то мальчишка.

Его услышала женщина, повернула голову, увидала Петре и повторила:

— Петре вернулся!

Парень шел по улице, сдвинув на затылок шляпу, с сундучком на плече. Его лицо казалось еще более смуглым, чем обычно, а глаза светились радостью.

Все повернулись к приближающемуся с широкой улыбкой Петре. Пантелимон Вэдува и вслед за ним другие парни оторвались от хоры и побежали навстречу. Пляска прервалась, и все, галдя, смеясь и перебивая друг друга, столпились вокруг вернувшегося капрала.

Музыканты, выполняя свой долг, поиграли еще немного, но вскоре перестали и смешались с толпой.

Петре не успевал отвечать на вопросы. В селе его любили, — он был парень добрый, тихий и отзывчивый. Пантелимон забрал у него сундучок, чтобы донести до дому, и шел рядом с Петре, не давая оттереть себя в сторону и непрерывно повторяя, пока тот его не услышал:

— Ты вернулся, Петрикэ, а я не сегодня-завтра в армию ухожу.

— Ничего, тебе тоже бог поможет! — утешил его Петре, ласково взглянув на парня.

Перекидываясь словом то с одним, то с другим, Петре подошел к самой корчме. Крестьяне продолжали жадно расспрашивать его о городских новостях. Даже Бусуйок, человек весьма любопытный, на время оставил прилавок, надеясь что-нибудь разузнать. Петре говорил больше о службе в армии, но Игнат Черчел перебил его жалобным голосом:

— А господа там, в Бухаресте, что думают делать с нами, с беднотой?

— Ну, с господами всегда можно поладить, ежели ты послушный и покорный, — ответил Петре.

Ответ пришелся Игнату не по душе, но он одобрительно закивал головой.

— Человек, пока хватает силенок, все терпит и терпит, ничего другого ему не остается, разве что уйти куда глаза глядят! — с горечью отозвался Серафим Могош.

Игнат протиснулся ближе и, понизив голос, будто опасаясь, что его услышат остальные, спросил:

— А насчет земли ты ничего не узнал, Петре? Здесь у нас слух прошел, будто король хочет раздать поместья мужикам, а господа противятся!

— И Марин Вылку из Извору то же самое говорит. Он это слышал от своего сынка, который в Александрии на попа учится! — убежденно подтвердил Леонте Орбишор, вытягивая вперед шею.

— Болтать-то все горазды, — сердито буркнул Тоадер Стрымбу, — но делать ничего не делается. Вот давеча побывал я на суде в Питешти, так люди там клялись, что до весны все мы должны получить землю, король так велел. Даже осерчали и обругали меня за то, что я им не поверил.

Под разгоревшимися взглядами крестьян Петре пробормотал:

— Очень может быть… В Бухаресте люди о чем только не говорят! Одни — одно скажут, другие — иное. Бояре и сами не знают, как лучше сделать, чтобы угодить народу. Потому-то они все советуются, прикидывают, да никак, видно, пока не столкуются…