Жена Игната застыла у печи, прижимая к себе четверых детей, словно наседка, смертельно напуганная коршуном. Поросенок, довольно похрюкивая, удивленно задрал пятачок… Сборщик налогов остановился посреди комнаты, внимательно осматривая все вокруг. Худой и долговязый, он касался головой потолочины. Оглядевшись, он взял у стражника реестр, что-то там записал и вырвал страницу.

— Так вот, Игнат, — заявил он строго, — я сейчас опишу твоего поросенка, потому что ничего более ценного, вижу, у тебя нет. Понятно? Пока я его не забираю, так и быть, не говори, что я злой человек. Но не надейся, что буду ждать тебя больше недели, меня начальники тоже не ждут. И приходить сюда больше не буду, незачем мне портить обувку в лужах и грязи, вы-то мне другую не купите, даже если мне босиком шлепать придется… Значит, так, Игнат, приходи поскорей с деньгами, а не то распрощаешься с поросенком.

— Ой, беда какая, — горестно запричитала женщина, — не отбирайте у нас свинки, барин, не оставляйте детишек голодными!.. Больше ничего у нас нет, последний кусок от себя отрываем, чтобы поросенка выкормить, а другую скотину где нам держать, ни кормов нету, ни кукурузы…

Не обратив на женщину ни малейшего внимания, будто ее и не было, Бырзотеску повернулся и вышел, низко согнувшись, чтобы не удариться головой о притолоку. Игнат удрученно проводил его, как положено, до самой калитки, машинально повторяя просящим, плаксивым голосом:

— Так как же нам быть, господин сборщик, как же нам быть?

Аристиде Платамону послал служанку за Гергиной, дочерью приказчика. Она-то сумеет хорошо, по складке выгладить его брюки, в отличие от других дур, которые не умеют даже утюг накалить как следует.

Аристиде сидел дома один. У отца была какая-то тяжба в трибунале в Костешти, и он выставил свидетелем Кирилэ Пэуна. Они еще с утра уехали на бричке, захватив с собой госпожу Платамону и жену Кирилэ. Отец предложил и Аристиде проехаться с ними, но тот отказался. Он лучше воспользуется одиночеством и серьезно позанимается. Сестра его уже неделю как уехала поразвлечься к друзьям в Питешти.

Гергина робко вошла вслед за служанкой в комнату молодого хозяина.

— Вот какое дело, девочка, ты у нас умная и проворная, сможешь оказать мне услугу… — встретил ее Аристиде, объясняя, зачем позвал. Утюг уже разогрелся, а на столе лежали брюки и мокрая тряпка. Неумеху служанку он прогнал с глаз долой.

— Я попробую, барчук, — прошептала Гергина, напуганная головомойкой, которую Аристиде устроил чуть раньше служанке. — Только не знаю, справлюсь ли…

Она тут же принялась за утюжку. Аристиде стоял рядом, не сводя с нее глаз. Ее гибкая фигура склонилась над утюгом. Красный платок, завязанный на затылке, тесно облегал голову, оставляя открытой пухлую шею. Под тонкой, расстегнутой блузкой вырисовывалась округлая грудь, с нежными, как бутоны, сосками. Аристиде, не сводя с нее взгляда, наклонился и прикоснулся губами к шее девушки. Гергина вздрогнула и вскинула на него смертельно испуганные глаза.

— Как ты думаешь, почему я тебя позвал, Гергина? — прошептал Аристиде, забирая у нее из рук утюг и ставя его на подставку. — Ради этого? — продолжал он, пренебрежительно указывая на утюг. — Такую красавицу?

Гергина отступила к двери, глядя на него все с таким же страхом. Аристиде схватил ее за руку.

— Ты боишься меня?.. Скажи правду?.. Как же так?.. Ведь я ради тебя не остался в Бухаресте, только ради тебя…

Девушка снова попыталась добраться до двери, но Аристиде быстро повернул ключ в замке и обнял ее за талию, продолжая шептать тем же горячим, жадным голосом:

— Почему ты не хочешь улыбнуться, Гергина?.. Почему ты так на меня смотришь? Я не хочу, не хочу, чтобы ты так смотрела! — бормотал он, покрывая поцелуями ее губы, глаза, щеки.

— За что ты издеваешься надо мной, барчук? — пролепетала Гергина и, почувствовав, что он тащит ее в угол, к дивану, жалобно заплакала. — Не хочу!.. Не хочу!.. Я стану кричать!.. Не хочу!

— Не будь дурой, Гергина!.. Не глупи, не… — задыхаясь, бормотал Аристиде, алчно кусая ее губы.

Занавес опустился под гул рукоплесканий. Свет внезапно хлынул в зрительный зал, раскаленный от жары и запаха множества человеческих тел. Несколько минут зрители все еще вызывали актеров, потом успокоились и взялись за бинокли. Надина восседала в своей ложе, как идол, благосклонно принимающий поклонение верующих. Она равнодушно скользила взглядом по партеру, изредка обмениваясь приветствиями то с одной, то с другой ложей. После первого беглого осмотра она негромко сказала Григоре:

— Видел? Даже семья Пределяну явилась в полном составе. И как этот скряга согласился на такие расходы?

— А мы даже не наведались к ним, — с сожалением заметил Григоре. — Я не знал, что они вернулись из поместья.

Артисты снова вышли на сцену, чтобы раскланяться. Ложи застонали от восторга.

— Изумительно… Какой великий актер!.. Восхитительно играет!.. Я видела эту пьесу и в Париже! Да, да, тоже с его участием!..

Григоре воспользовался суматохой антракта и прошел в ложу Пределяну. После первых же слов Текла удивленно заметила:

— А вы очень изменились! Совсем другим человеком стали!

— Разве заметно? — улыбнулся Григоре. — Мне немного стыдно, но я… влюблен по уши!

Ольга посмотрела на него, шаловливо улыбаясь. Текла взглянула на ложу Надины, где сейчас толпилось множество поклонников, и задумчиво пробормотала:

— И впрямь, она словно стала еще красивее, еще прелестней…

Григоре признательно поцеловал ей руку.

Когда погас свет и вновь взвился занавес, Надина шепотом спросила:

— Куда мы пойдем после спектакля, Григ?