Лихачев не обошел вниманием и закономерно встающий в таком случае вопрос: почему летописец для утверждения антивизантийской версии создания государственности на Руси прибег к теории иноземного происхождения княжеского рода? Ответ на него, говорил он, «может быть только один: в традициях ученой средневековой историографии было возводить происхождение правящей династии к иностранному госу­дарству». По его разъяснению, эти традиции были тесно связаны с ограниченностью исторического мышления средневековья, когда вся­кому новому явлению общественного развития искали объяснение на стороне, потому как оно не считалось результатом закономерного истори­ческого развития, представления о котором еще не существовало. Особенно резко эта черта проявлялась там, где дело касалось проис­хождения знатных родов. Ко всему же, завершал свои размышления ученый, знатный род нельзя было выводить из собственной страны, ибо это неизбежно должно было вывести его к какому-либо «незнатному» родоначальнику21. Объяснение Лихачевым тех мотивов, которыми будто бы руководствовался русский книжник, вводя варяжскую легенду в ПВЛ, получило массовую поддержку в историографии, вошло в учебную литературу22. Так, считал С.В.Юшков, летописец, перед которым стояла задача возвысить значение правящей династии, «весьма удачно» спра­вился с ней, связав династию со скандинавами, игравшими крупную роль в истории современного ему мира. По В.В. Мавроди ну, традиция выводить свой род «из-за заморья» преследовала цель «лишь бы под­черкнуть особую родовитость и аристократичность своего происхож­дения, проверить достоверность чего было невозможно», и в тогдашних условиях была направлена против Византии. И.П.Шаскольский также утверждал, что легенда была внесена для доказательства особо знатного происхождения правящей династии, что подкрепляло ее право на власть над Русской землей23.

Первое возражение против мнения о тех политических устремлениях летописца, о которых так детально говорил Лихачев, раздалось, видимо, из-за границы. В 1957 г. польский историк X.Ловмяньский отрицал (но в вытекающей из норманизма манере), что летописец стремился, во-первых, доказать скандинавское происхождение династии русских князей (по его уверениям, оно якобы и так было известно, потому «с точки зрения династических целей эта версия была излишней»), и, во-вторых, «противопоставить норманскую теорию греческим притязаниям на политическое господство на Руси, так как, насколько известно, эта теория не использовалась в борьбе с Византией». В связи с чем Ловмяньский заключал, что «нельзя любое соображение Нестора объяснять поли­тической тенденциозностью», и в «скандинавской концепции проис­хождения названия русь» видел лишь «логическую конструкцию» ле­тописца, вытекающую из распространенной в средневековой исто­риографии идеи объяснять происхождение народов их миграцией из чужих краев. В 1960 г. И.У. Будовниц, касаясь тезиса Лихачева об угрозе суверенитета Руси со стороны Византии, заметил, что русские и ви­зантийские источники «не дают основания для таких широких и далеко идущих выводов. ...Нет и намека на то, что какой-нибудь грек-мит­рополит (хотя он и являлся агентом империи) претендовал на заметную политическую роль». В 1991-1992 гг. И.Я.Фроянов, выражая несогласие с идеей того же ученого об антигреческой направленности Сказания о призвании варягов, также говорил, что «покушения Константинополя на политическую независимость Руси не находят обоснования в источ­никах...»24.

К слову заметить, Сказание не содержит ничего такого, что хотя бы отдаленно походило на слова Лихачева о «знатности» варяжских князей (в прошлом, надо заметить, на точно такой же мысли настаивали антинорманисты С.А.Гедеонов и Д.И.Иловайский, выводя при этом, что показательно, «благородных» князей от разных народов). Живописуя о распрях между ильменскими словенами, кривичами, чудью, мерей и весью, вспыхнувших вскоре после изгнания варягов «за морс», о избра­нии их послами из числа варяжской руси «3 братья с роды своими», летопись далее подчеркивает лишь то место, которое занимал Рюрик среди братьев. «...Придоша, — говорит она, — старейший, Рюрик, седе Новегороде (по другой версии, в Ладоге.
– В.Ф.), а другий, Синеус, на Беле-озере, а третий Изборьсте, Трувор. ...По двою же лету Синеус умре и брат его Трувор; и прия власть Рюрик...»25. Приведенный отрывок совершенно ничего не говорит о знатности Рюрика, а тем более о его каком-то необыкновенно высоком статусе, благодаря которому лето­писцы всерьез якобы намеревались противостоять вмешательству самого могущественного в то время государства во внутренние дела Руси. Согласно ПВЛ, Рюрик лишь один из трех братьев, представлявших собой варяжскую русь, он всего лишь «старейший» из них, не более, и это единственное, что мог сказать о нем летописец.

О знатности происхождения своих правителей русские мыслители задумаются только во второй половине XV в. (т. е. спустя более грех столетий после завершения летописцами работы над Начальной лето­писью), когда процесс складывания единого централизованного госу­дарства с центром в Москве вступил в свой финал, и оно начало входить в контакт с западноевропейскими державами, уделявшими исклю­чительное внимание генеалогиям своих и чужих правителей. Их же предшественников эта проблема нисколько не занимала. Эти. во-первых. Во-вторых, ни в момент призвания (середина IX в.), ни в момент внесения варяжской легенды в ПВЛ (обычно говорят о времени второй половины XI - второго десятилетия XII в.) родство со скандинавами, этих безжалостных убийц, не было актуально для наших предков, ибо они прекрасно понимали, «какой непоправимый урон авторитету их земли и им самим в настоящем и будущем может принести династия, со­племенников которых так ненавидели в Европе»26. В-третьих, А.Г.Кузь­мин показал, что Печерский монастырь не был «оплотом борцов за русскую национальную культуру против засилья греческого духовенства», на чем так настаивали Приселков и Лихачев. Напротив, именно этот монастырь, заключает ученый, был «форпостом греческого церковного влияния на Руси»27.

В 1956 г. Б.А.Рыбаков сделал несколько поправок к выводам Лиха­чева. Во-первых, возражал он, «проваряжская тенденция» проводилась в ПВЛ не Нестором, а редактором 1118 года. Во-вторых, что автора сказания, использовавшего широко ходившие тогда во всей Северной Европе легенды о призвании трех князей, «никак нельзя назвать «нор­манистом», поскольку он лишь обрисовал несомненно исторический факт, причем обрисовал его в той форме, «при которой наименее всего страдало бы самолюбие новгородцев». Но скоро исследователь стал рассуждать привычными для науки шаблонами. И в 1960 г. он. мно­гократно повторяя эти слова в последующие годы, назвал редактора Начальной летописи 1118 г. первым «норманистом», причем, как это было им особо выделено, «настоящим» и «последовательным» (такой взгляд получил распространение в литературе28). Параллельно с тем Рыбаков с 1982 г. вел речь и о «норманистах» начала XII века», иска­зивших ПВЛ. Еще больше модернизируя историю, ученый в 1960 г. охарактеризовал автора «Остромировой летописи» «ярым «антинор-манистом», ибо он ненавидел варяжскую гвардию новгородского князя Ярослава Владимировича29.

В 1958, 1971 и 1978 гг. В.В. Мавродин проводил мысль, что лето­писцы ввели в свой труд рассказ о норманском происхождении русских князей, русского государства, самого названия «Русь». В 1960 г. И.У.Бу-довниц указал на некоего «позднейшего летописца-норманиста». В 1965 г. СЛ. Пештич, убежденный в «норманизме» Нестора, постулировал от­сюда, что у норманской теории «была прочная историографическая традиция в средневековой отечественной литературе и летописании»30. В 1961 и 1965 гг. И.П.Шаскольский довел этот тезис до своего логи­ческого завершения. Наши ученые, говорил он, связывая с Байером создание норманской теории, сильно преувеличивают его роль в русской историографии. «В действительности, — делился своими соображениями Шаскольский, — построение о возникновении Русского государства в результате «призвания варягов» было впервые сконструировано еще на рубеже ХІ-ХІІ вв. составителем Начальной летописи и с тех пор на протяжении шести столетий обычно включалось во все общие офи­циальные сочинения по истории России». Как резюмировал историк, ле­тописец приписал основание Русского государства норманнам, а «Байер лишь нашел в летописи это давно возникшее историческое построение и изложил его в наукообразной форме в своих работах. У Байера эту концепцию подхватили и развили Миллер, Шлецер и другие историки немецкого происхождения, работавшие в России в XVIII в.».

Не сомневаясь, что исходным пунктом в деле создания норманизма послужило именно Сказание о призвании варягов, Шаскольский кате­горично заключал: без него «вряд ли вообще смогла возникнуть нор­манская теория как цельная научная концепция, считающая, что Древ­нерусское государство образовалось в результате деятельности завое­вателей-норманнов, так как другие, позднее привлеченные аргументы норманистов - названия днепровских порогов, имена послов и князей, данные археологии и т. п.
– сами по себе, без летописного рассказа, не смогли бы послужить основой для теории о норманском происхождении государства на Руси». В 1983 г. он вновь подчеркнул, что, хотя «норма­низм как научное течение ведет свое начало от изданных в 1730-х годах работах Г.З.Байера», теория скандинавского происхождения варягов и руси вместе с тем не была изобретена ни им, ни Миллером, а была заимствована немецкими историками «из русской донаучной исто­риографии - из летописи»31. Тезис о том, что основой вывода о норманском происхождении Киевской Руси послужил именно рассказ Начальной летописи о призвании варяжских князей, получил всеобщее признание в советской историографии, был включен в справочную и энциклопедическую литературу32.

Современная историография рассуждает в том же духе, что и предше­ствующая. В 1988 г. Е.А.Мельникова говорила, как и когда-то М.П.По­годин, что у летописца начала XII в. «Скандинавия обозначается... исключительно «варяги». В 1995 г. Е.А.Мельникова и В.Я.Петрухин утверждали, что в советское время борьба с норманизмом была на­правлена вместе с тем «и против средневековых книжников - первых «норманистов». Тогда же Петрухин, как бы уточняя эти слова, сказал, что «летописец знал из дошедших до него преданий, что само имя «русь» имеет варяжское (скандинавское) происхождение...». В 1998 г. он до­бавил, что летописная традиция возводит начало Руси к призванию норманских князей33. В 1996 г. Э.П.Карпеев, отрицая за Байером титул основателя норманизма, пришел к выводу, что «с большим правом можно передать эту честь «преподобному Нестору», в летописи которого «варяги впервые упоминаются в числе строителей Русского государства». Тогда же Э.Д.Фролов подчеркнул, что «несколько прямолинейная ин­терпретация» Байером летописной и византийской традиции привела его к выводу о решающей роли «норманнов скандинавского происхождения, в возникновении Русского государства». А.Н. Кирпичников в последнее время проповедует идею, что «норманский вопрос» был порожден варяжской легендой34.