— Чего-с изволите, товарищи?

— Третий стакан, нет, бокал... и-и... настоящего шампанского вместо этой дряни! — демонстративно оттолкнул Ягужин доморощенный ярославский портвейн.

Уже чувствуя, чем всё это обернётся. Патин с интересом наблюдал за официантом. Признать он его никак не мог, но выходило — свой человек.

Официант пропадал за ширмой недолго — вышел с завёрнутой в газету бутылкой и с тремя бокалами. Тот же поклон:

— Товарищи пролетарии изволят «Дюрсо»?

Ягужин, вставая, приобнял его:

— К чёрту маскерады! Тут нет никого, Борис Викторович.

— Как нет, а мы? — расхохотался Патин.

Они пожали друг другу руки, поглядели глаза в глаза, и новоявленный официант заторопился:

— Патин, сейчас придёт рабочий люд, после поговорим. — Он хлопнул пробкой. — У меня настоящие пролетарии обедают... у-у, какие большие начальники! Ладно. В Волгу их. За братство фронтовое!

— ...за Россию!..

— ...и Свободу!..

Бокалы сдвинули стоя, словно чувствовали, что повторить не придётся. Верно, на дощатых сходнях, ведущих к дебаркадеру, загрохали уверенные кованые каблуки.

Официант похватал бокалы и недопитую бутылку:

— Нельзя, чтоб товарищи-пролетарии пили «Дюрсо». Пролетарии должны пить доморощенный портвейн, а того лучше — ерофеевку.

За то время, пока грохали по сходням кованые каблуки, он успел и с шампанским убраться, и с новым подносом явиться, на котором позвякивали гранёные стаканы и сиротливо жалась на обшарпанной тарелке обсыпанная лучком селёдка.

— Кушайте, товарищи слесаря, — вместе со скрипом двери напутствовал он своих друзей. — Сейчас будет готов и борщ флотский, по кронштадтскому рецепту... Вот и сами кронштадтцы! — поставив поднос, поспешил он навстречу новым посетителям.

Их было четверо, все, как на подбор, матросики, с тяжеленными маузерами и лихо заломленными бескозырками. Можно сказать — молодцы, если бы не выговор, явно не русский... то ли немецкий, то ли балтийский! Уже зная, что к чему в нынешней России, и это смекнул Патин.

Матросы уверенно, не снимая бескозырок, уселись за столик у окна, которое предупредительно распахнул на Волгу Савинков, снова ставший услужливым и тихим официантом. Заговорили матросы почти сразу в четыре голоса:

— Как всегда... Да, борщ по-флотски. Да, с буксиром. Да, с селёдочкой... как у товарищей рабочих.

И так дружески, приятельски оглядели соседний столик, что Ягужин, как только там явилось всё, что нужно, — а явилось в мгновение ока, — сейчас же привстал и косноязычно провозгласил:

— Пролетарии трудящиеся, можно сказать, по обеденному времени отдыхая, под флотский доблестный борщ... для поднятия сил трудовых... за боевые заслуги балтийских пролетариев, можно сказать, с самой «Авроры»!..

Тут не вставали — просто руки от столика к столику протянули, взахлёб сразу же пошло, под крепкое мужское чавканье, под хохоток. Весёлые матросики попались, не стеснялись в выражениях.

— Под Питергоф... да, под Питергоф... мы взяли штурмом, как это... бардачок!.. — начинал один, не заканчивая, зная, что его поймут с полуслова.

— Что Питергоф — в самом Питере! — весело работая крепкими челюстями, перебивал другой. — Дамский батальон, доннер веттер... дрюттер-муттер!

— Не стреляйте... пока не стреляйте... для себя поберегите! — кричит командир Петерс. — С живота допрос снимайте... общепролетарский!..

— Что Питер! — не терпелось и третьему. — Здесь не дрюттер-муттер — здесь дочка губернаторская... Маман, говорит, не нужен мне твой плюгавый адъютант, лучше братья-товаршци... Для обновления гнилой дворянской крови, маман!

Пасти непроизвольно полез правой рукой в сапог; Ягужин под пиджаком схватился за сердце. Матросики заметили это и сочувственно спросили:

— Что, товарищ, утомился на трудящемся фронте?

— Утомился, — с болью в лице снял руку Ягужин. — Две смены подряд, ремонтируем буржуйские паровозы...

— Э, товарищ! — назидательно заметили. — Теперь они наши.

— Наши, — согласился Ягужин. — Значит, продолжаем смену. Честь героям!

— Честь труду! — уважительно, уже подвыпивши, напутствовали их, так и не дождавшихся борщика.