Между тем космополитизм Константинополя потрясает его воображение: «Он грандиозен, как и все человечество. Ты себя чувствуешь так же, как при въезде в Париж. Когда ты видишь рядом с собой множество незнакомых тебе людей, столько разных личностей, количество которых тебя подавляет» [129] .

Гюстав тяжело переживает кончину Бальзака, о которой он узнаёт в Константинополе. «Умнейший человек, кому удалось понять свое время». Это печальное событие ознаменовало собой конец эпохи Июльской монархии: «Теперь нужно жить по-новому» [130] .

Что же касается самого Гюстава, то, если можно так выразиться «литературным языком», он сам не знает, где находится. Его настроение то и дело меняется, переходит от полного безразличия к восторженному энтузиазму, затем снова падает до нуля. Между тем — и это находит подтверждение в том же письме — Флобер задумывается над составлением словаря, который станет знаменитым «Лексиконом прописных истин». Для этой энциклопедии глупости он уже придумал несколько определений: «Лангуста — это самка омара» [131] . Плохие новости никогда не приходят в одиночку. Там же, в Константинополе, он получает известие о будущей женитьбе Эрнеста Шевалье. В письме, адресованном матери, он не скупится на сарказм: «Какой ход! С каким остервенением он будет теперь защищать порядок, семью и частную собственность! Впрочем, он прошел нормальный путь развития. Он тоже был артистом… Я уверен, что теперь он клеймит учение социалистов… Как правительственный чиновник он — реакционер, а как женатый человек он будет рогоносцем» [132] . Что же касается его самого, то он, несмотря на упреки матери, стоит на своем: «Меня пугает даже сама мысль о женитьбе» [133] .

Мать решается выехать навстречу друзьям и присоединиться к ним в Риме. В середине декабря они уже прибыли в Афины. Прощай, Восток! «Это было всего лишь туристическое путешествие (ох!)» [134] . Они снова в Европе, где ничто не изменилось, всё те же древние парапеты, известные места, где побывали тысячи посетителей.

Покидая Константинополь, Гюстав почувствовал такую вселенскую «тоску, что готов был волком выть» [135] . Жажда путешествовать не была утолена. Ему страстно хотелось увидеть еще много неизведанных мест и добраться до Персии. Похоже, что окончание странствий означало для него прощание с молодостью.

Гюстав охотно бы провел еще несколько месяцев в Греции в качестве так называемого туриста. У друзей, однако, на двоих осталось всего 500 франков (2 тысячи евро), а Гюстав не привык сокращать расходы и отказывать себе во время путешествия в маленьких удовольствиях. Молодые сибариты с прежним азартом продолжали посещать бордели. В Афинах, разочаровавшись в малопривлекательной в здешних местах «педерастии», они направились прямиком в пользующийся дурной славой квартал Галату. Он знал, что непрезентабельный вид его мужского достоинства уже был заметен невооруженным глазом. По словам Гюстава, это стало причиной произошедшего с ним курьезного случая. Одна шестнадцатилетняя жрица любви потребовала осмотреть его «рабочий орган». Испугавшись, что тайное станет явным, Гюстав решил показать себя настоящим «мачо» [136] и ретировался с видом оскорбленной гордости.

Словно ему было мало неприятностей, связанных с дурной болезнью, за время путешествия у Гюстава изменилась внешность. Он растолстел и сильно облысел. Когда в Неаполе он решил расстаться с бородой, то в зеркале увидел «обрюзгшее лицо с двойным подбородком». И все же пребывание в Неаполе произвело на него незабываемое впечатление. В этом городе друзья провели целый месяц. На страницах «Путешествия на Восток» приводится удивительно точное и подробное описание произведений искусства, которые они осматривают во время посещения картинных галерей, развалин Помпеи, как будто Гюстав претендует на составление настоящего туристического гида, чтобы стать предшественником Бедекера… [137] Он демонстрирует поразительно острый взгляд и выносит точную оценку всему увиденному. Время от времени в середине длинного и подробного описания того или иного исторического памятника неожиданно автор вставляет рассказ о пережитом им виртуальном любовном увлечении. Так он описывает свою встречу в Риме с женщиной, вслед за которой ему вдруг захотелось пойти, познакомиться с ней и даже позвать ее в жены.

Госпожа Флобер приезжает к нему в Рим. Максим уже отправился восвояси, возможно, почувствовав себя лишним при встрече матери с сыном, или же его возвращение во Францию было продиктовано необходимостью уладить дела, накопившиеся за время столь долгого отсутствия. Приезд матери стал для Гюстава знаковым событием. Закончился целый период в его жизни. Он прощался с приключениями, свободой и, возможно, с относительной беззаботностью.

И все же подобное путешествие дало Флоберу очень многое. И он много пишет о своем уникальном опыте. Часто с ностальгией, поскольку знает, что никогда не вернется в эти края, где открыл для себя много нового, узнал другой мир, где жил совершенно другой жизнью, нисколько не похожей на ту, что ждало его по возвращении. Флобер и во время путешествия никогда не забывал о своем писательском призвании, несмотря на то что его творческие планы еще не получили конкретных очертаний. Во время долгого пребывания на чужбине Флобер показывает себя человеком, которому ничто не чуждо. Он проявляет интерес ко всему, что его окружает. Великодушный, порой насмешливый, он демонстрирует отличное чувство юмора и способен оценить комичность ситуации. Главное, он никогда и ни при каких обстоятельствах не выказывает снисходительности или презрения по отношению к народам, населяющим страны, по которым он путешествует. Его ирония и даже насмешки часто направлены в адрес представителей цивилизованного Запада. Вот что пишет Флобер по поводу «глупости» европейцев своему дяде Парену: «Мой старый добрый друг, вы когда-нибудь задумывались над душевным спокойствием дураков? Глупость есть нечто непоколебимое и непробиваемое: об нее разбивается все, что на ее пути. Она тверда как гранит. В Египте некий Томсон из Сандерленда начертал свое имя на Александрийском столпе буквами высотой в шесть футов. Эта надпись видна за четверть лье от этого места. Невозможно смотреть на Александрийский столп без того, чтобы не прочитать имя Томсона и невольно не подумать о нем. Этот кретин стал частью памятника и увековечил себя вместе с ним. Что тут сказать? Эти гигантские буквы давят на монумент и мешают нам любоваться памятником. Все путешественники в той или иной степени — томсоны из Сандерленда. Сколько их встречается в этой жизни в самых прекрасных местах, в самых чистых уголках земли? И что более всего угнетает: дураков на свете так много, что их встречаешь повсюду. И, заметьте, они всегда пышут здоровьем!» [138]

Если Гюстав изменился физически, если путешествие на Восток с его шумом и гамом, роскошью и нищетой закалило его характер, его мать за время столь долгой разлуки сильно состарилась. К тому же она страдает фурункулезом. Натура тревожная, готовая разволноваться по любому поводу, она не находила себе места от беспокойства во время затянувшегося отсутствия сына. Так стоит ли далеко ходить, чтобы найти причину нервного расстройства Гюстава, постоянно находившегося под эмоциональным воздействием любящей матери.

Мать и сын, держа друг друга под руку, посещают Флоренцию и Венецию. Венеция потрясает воображение Гюстава. Впрочем, в письме Дюкану он жалуется на то, что ему все надоело: «…дай этому слову любое значение и расширение во всех направлениях». Возможно, это происходит потому, что он встретился с матерью, со своей «бедной старушкой», как он ее называет, и вместе с ней со всеми семейными заботами, которые его ожидают? В Венеции, по его словам, «он закатил оплеуху одному таможеннику и едва не попал за решетку» [139] . Мать находит, что он превратился в грубияна… Кажется, что возвращение к «цивилизации» сбивает его с толку.