Гроут в своей «Истории Греции» уподобляет пифагорейцев иезуитам, и видит в их братстве только ловко замаскированную цель приобретения политической власти. По небрежному свидетельству Гераклита и некоторых других писателей, которые обвиняли Пифагора в хитрости и описывали его как человека, ведущего «обширные исследования… но искусного на интриги и лишенного здравого рассуждения», — некоторые исторические биографы поспешили преподнести его потомству именно в таком образе.

Но если они должны принять Пифагора, сатирически изображенного Тимоном, как «фокусника торжественных речей, занятого ловлей людей», — то как они могут избежать того, чтобы судить об Иисусе по отрывку, который Цельс уберег от забвения в своей сатире? Исторической беспристрастности нет никакого дела до вероисповеданий и личных верований, она одинаково взыскивает с потомства как за одно, так и за другое. Жизнь и деяния Иисуса намного меньше засвидетельствованы, чем жизнь и деяния Пифагора, если, действительно, мы можем сказать, что они вообще засвидетельствованы каким-либо историческим доказательством. Ибо, конечно, никто не станет отрицать, что в качестве реальной личности Цельс обладает преимуществом в отношении достоверности его свидетельств перед Матфеем, или Марком, или Лукою, или Иоанном, которые никогда не написали ни одной строчки в соответственно приписываемых им Евангелиях. К тому же, Цельс в качестве свидетеля по крайней мере столь же хорош, как Гераклит. Он был известен как неоплатоник и ученый некоторым отцам, тогда как само существование этих четырех апостолов должно приниматься на слепую веру. Если Тимон рассматривал великого Самоcского Провидца как «фокусника», то Цельс делал то же самое в отношении Иисуса или, вернее, в отношении тех, кто возлагали на него свои претензии. В своем знаменитом труде, обращенном к назареянину, он говорит:

И мы знаем, по утверждению «Евангелия от Матфея», что Галилейский Пророк также был человеком торжественных речей и что он называл себя и предлагал сделать своих учеников «ловцами людей».

Пусть никто не подумает, что мы направляем этот упрек против кого-либо, кто почитает Иисуса, как Бога. Независимо от веры, если поклоняющийся искренен, ее следует уважать в его присутствии. Если мы не принимаем Иисуса за Бога, то мы чтим его как человека. Такое чувство делает ему больше чести, чем если бы мы приписали ему силы и личность Всевышнего, и в то же время считали бы, что он сыграл с человечеством бесполезную комедию, так как, в конце концов, его миссия оказывается едва ли не полной неудачей; 2000 лет прошло, а христиан не насчитывается даже одной пятой части населения земного шара; также непохоже, что христианство лучше преуспеет в будущем. Нет, мы стремимся лишь к строгой справедливости, отметая всякие личные пристрастия. Мы вопрошаем тех, кто, не почитая ни Иисуса, ни Пифагора, ни Аполлония, все же повторяют праздную болтовню их современников; тех, кто в своих книгах или хранят благоразумное молчание, или же разглагольствуют о «нашем Спасителе» и «нашем Господе», как будто они верят сколько-нибудь больше в выдуманного теологического Христа, чем в баснословного китайского Фо.

В те дни древности не было атеистов; не было неверующих или материалистов в современном значении этого слова, так же как не было набожных клеветников. Тот, кто судит о древних философиях по их внешней фразеологии и приводит цитаты из древних писаний, кажущиеся атеистическими, — тот не заслуживает доверия, как критик, так как он не способен проникнуть во внутренний смысл их метафизики. Воззрения Пиррона, чей рационализм вошел в пословицу, могут быть истолкованы только при свете древнейшей индусской философии. От Ману вплоть до позднейших свабхавиков ее ведущей характерной чертой всегда было провозглашение реальности и верховенства духа со страстностью, пропорциональной отрицанию объективного существования нашего материального мира — преходящего призрака временных форм и существ. Многочисленные школы, порожденные Капилой, отражают его философию не яснее, чем доктрины, оставленные в наследство мыслителям Тимоном, Пирроновским «Пророком», как называет его Секст Эмпирик. Его взгляды на божественный покой души, его гордое равнодушие к мнениям окружающих его людей, его презрение к софистике в равной степени отражают случайные лучи самосозерцания гимнософов и буддийских вайбхашика. Несмотря на то, что его и его последователей прозвали, вследствие их состояния постоянной неопределенности, «скептиками», «сомневающимися» и нерешительными только потому, что они всегда откладывали свое окончательное решение по дилеммам, с которыми наши современные философы предпочитают справляться, наподобие Александру, разрубая Гордиев узел и затем объявляя эту дилемму суеверием, — таких людей, как Пиррон, нельзя называть атеистами. Не более можно назвать этим именем Капилу или Джордано Бруно, или Спинозу, которых также считали атеистами; ни также великого индусского поэта, философа и диалектика Веда-Вьясу, чей принцип, что все есть иллюзия — кроме Великого Непознаваемого и Его непосредственной сущности — Пиррон усвоил полностью.

Эти философские верования были распространены, подобно сети, по всему дохристианскому миру и, пережив преследования и неправильные истолкования, образуют краеугольный камень каждой ныне существующей религии, кроме христианства.

Сравнительная теология — это обоюдоострое оружие, и такой она показывает себя. Но защитники христианства, не смущаясь доказательствами, навязывают сравнение самым серьезным образом; христианские легенды и догматы, говорят они, и в самом деле как-то напоминают языческие, это правда; но, видите ли, тогда как одна преподает нам существование, силы и атрибуты всемудрого, всеблагого Бога-Отца, брахманизм преподносит нам множество меньших богов, а буддизм — ни одного; одна религия представляет собою фетишизм и политеизм, другая же — голый атеизм. Иегова — единственный истинный Бог, и папа римский и Мартин Лютер — Его пророки! Эта одна сторона меча, а вот другая: несмотря на миссии, несмотря на армии, несмотря на насильно навязанные торговые связи, «язычники» ничего не находят в учениях Иисуса — как бы возвышенны некоторые из них ни были — чему Кришна или Будда уже не учили их раньше. И поэтому, чтобы переманить на свою сторону новообращенных и удержать тех немногих, которые уже были переманены веками коварства, христиане дают «язычникам» догмы, более абсурдные, нежели их собственные, и обманывают их, присваивая обычаи их туземных жрецов и практикуя тот же самый «фетишизм и идолопоклонство», которые они так осуждают у «язычников». Сравнительная теология действует на обе стороны.

В Сиаме и Бирме католические миссионеры стали совершенными талапоинами по всему внешнему виду, т. е. минус их добродетели; и по всей Индии, в особенности на юге, они были обличены их же коллегой аббатом Дюбуа. [629] Это впоследствии с негодованием отрицалось. Но теперь у нас есть живые свидетели относительно правильности этого обвинения. Среди других, капитан О'Грейди, уже цитированный, уроженец Мадраса, пишет следующее об этом систематическом методе обмана: [630]

Далее автор преподносит хорошенькие истории о «черноликих Христах», «Святых девах на колесах», и о католических процессиях вообще. Мы видели такие торжественные церемонии, сопровождаемые самой адской какофонией сингалезского оркестра, включая там-тамы и гонги; за ними следовала похожая брахманская процессия, которая по своим живописным краскам и mise en scene, выглядела намного более торжественной и впечатляющей, чем христианские сатурналии. Говоря об одной из таких процессий тот же автор замечает:

Как каждый может понять, такие добровольные даяния делают подражание местным брахманам и бонзам весьма прибыльным делом. Между поклоняющимися Кришне и Христу, или Авани и Деве Марии, в самом деле, меньше существенных расхождений, чем между двумя туземными сектами, вишнуитами и шиваитами. Для обращенных индусов Христос есть немного видоизмененный Кришна, и это все. Миссионеры увозят богатые денежные пожертвования, и Рим доволен. Затем наступает год голода; но носовые кольца и локотные подвески уплыли, и народ голодает тысячами. Ну и что? Они умирают во Христе, и Рим рассыпает свои благословения над их трупами, из которых тысячи ежегодно плывут по священным рекам в океан. [633] Настолько раболепны католики в своем подражании и так заботятся, чтобы не оскорбить своих прихожан, что если им случится заполучить в свою церковь нескольких перебежчиков из высших каст, — они не допустят в ту же самую церковь ни одного пария или человека из низшей касты, каким бы хорошим христианином он ни был. И все же они осмеливаются называть себя слугами Того, кто предпочитал общество мытарей и грешников; и чье воззвание: «Приходите ко мне вы все отягощенные, и я успокою вас», — раскрыло перед ним сердца миллионов страждущих и угнетаемых!