Шрифт:
Истинный дух христианства может быть полностью найден только в буддизме; частично он проявляется и в других «языческих» религиях. Будда никогда не делал из себя Бога, также он не был обожествлен своими последователями. Известно, что в настоящее время буддисты по численности намного превосходят христиан — их число доходит до 500 000 000. В то время как случаи обращения в христианство буддистов, брахманов, магометан и евреев стали настолько редки, что показывают бесплодность усилий наших миссионеров, — атеизм и материализм гангренозными язвами все глубже вгрызается в самое сердце христианства. Среди языческого населения нет атеистов, и те немногие среди буддистов и брахманов, которые заразились материализмом, обычно попадаются лишь в больших городах, набитых европейцами, и то только среди образованных классов. Правильно сказал епископ Кидер:
«Если бы умному человеку пришлось выбирать для себя религию по тем людям, кто ее исповедуют, то, вероятно, христианство было бы последним, что он бы выбрал!»
В талантливо написанной небольшой брошюре, принадлежащей перу популярного лектора Дж. М. Пибла, доктора медицины, автор цитирует статью из лондонского «Athenaeum», в которой описано благосостояние и цивилизация обитателей Яркенда и Кашгара, «которые кажутся добродетельными и счастливыми». «Милосердные небеса!» — восклицает с жаром честный автор, который сам когда-то был священником универсалистом, — «не допустите миссионеров в «счастливую» и языческую Татарию!» [513]
С самых ранних дней христианства, когда Павел укорял Коринфскую церковь за преступление, «какого не слышно даже у язычников, что некто вместо жены имеет жену отца своего»; и за то, что они превращают «Святую Вечерю» в предлог для разврата и пьянства [1 Коринф., V, 1], — вероисповедание имени Христа всегда было более предлогом, чем свидетельством возвышенных чувств. Однако, правильное изложение этого абзаца следующее: «Везде среди вас слышно о непристойных деяниях, таких непристойных, как нигде среди языческих народов — даже об овладении или женитьбе на жене отца». Кажется, что в этих речах налицо персидское влияние. Такие деяния «нигде среди народов» не происходили, за исключением Персии, где они рассматривались особо похвальными. Отсюда и возникновение еврейских повествований об Аврааме, женившемся на своей сестре, о Нахоре — на племяннице, об Амраме — на сестре своего отца, и о Иуде, женившемся на вдове своего сына, чьи дети, кажется, были законными. Арийские племена ценили эндогамные браки, тогда как татарские и все варварские народы требовали, чтобы все брачные союзы были эксогамными.
Был только один апостол Иисуса, достойный этого имени, и этим апостолом был Павел. Как бы руки догматиков ни исказили его «Послания», прежде чем допустить их в Канон, — его концепцию о великой и божественной личности философа, умершего за свою идею, все еще можно проследить по его обращениям к различным языческим народам. Только тот, кто захотел бы лучше его понять, должен сначала изучить Логос Филона, порой отражающий индусского Шабду (логоса) школы Миманса.
Что же касается других апостолов — тех, чьи имена прикреплены к Евангелиям, то мы не можем по-настоящему поверить в их достоверность, когда обнаруживаем, что они приписывают своему Учителю чудеса, окруженные обстоятельствами, записанными если и не в старейших книгах Индии, то, по крайней мере, в таких, которые намного опережают христианство, и притом в точности соблюдая фразеологию этих преданий. Кто в дни своей простой и слепой доверчивости не восхищался трогательным повествованием в Евангелиях Марка и Луки о воскрешении из мертвых дочери Иаира? Кто когда-либо сомневался в его достоверности? И все же это повествование скопировано целиком из «Хари-Пураны», где оно числится среди чудес, приписываемых Кришне. Мы переводим это с французской версии:
«Царь Ангашуна назначил обручение своей дочери, прекрасной Калавати, с молодым сыном Вамадэвы, могущественного царя Антарведи, по имени Говинда; обручение должно было совершиться с большой пышностью.
Но когда Калавати забавлялась в роще со своими подругами, ее укусила змея, и она умерла. Ангашуна разорвал на себе одежды, посыпал себя пеплом и проклял день, когда он родился.
Вдруг говор пронесся по всему дворцу, послышались крики, тысячу раз повторяющиеся: «Пация питарам; пация гурум!» «Отец! Учитель!» Затем подошел Кришна, улыбающийся, упираясь на руку Арджуны… «Учитель!» — закричала Ангашуна, бросаясь к его ногам и омывая их слезами: «Посмотри на мою бедную дочь!» — и он указал ему на тело Калавати, распростертое на циновке…
«Почему ты плачешь?» — ответил Кришна ласковым голосом. — «Разве ты не видишь, что она спит? Прислушайся к звуку ее дыхания, подобного вздоху ночного ветра, шелестящего листьями на деревьях. Смотри, как на щеках ее возобновляется краска; веки трепещут на ее глазах, точно собираются раскрыться; губы ее дрогнули, как будто она хочет что-то сказать; она спит — я вам говорю; вот посмотрите! она двигается, Калавати! Встань и иди!»
Едва Кришна это произнес, как дыхание, тепло, движение и жизнь мало-помалу вернулись в труп, и юная девушка, повинуясь велению полубога, встала со своего ложа и присоединилась к подругам. Но толпа восхищалась и кричала: «Это бог, раз смерть для него не более чем сон»». [283]
283
Переведено из «Хари-Пураны» в книге Жаколио «Христос и Кришна» [374].
Все такие притчи навязаны христианам с добавлением догм, которые по своему чрезвычайному характеру превосходят самые дикие концепции язычества. Христиане, чтобы поверить в божество, нашли необходимым убить своего Бога, чтобы сами могли жить!
И теперь Верховным, непознаваемым, Отцом благоволения и милосердия и его небесной иерархией церковь распоряжается точно они являются театральными звездами и статистами, получающими жалование! За шесть веков до христианской эры Ксенофан разделался с таким антропоморфизмом бессмертной сатирой, записанной и сохраненной Климентом Александрийским:
«Есть над богами всеми единый Бог, божественнее смертных, Чья форма не похожа на человеческую, как не похожа и его природа; Но смертные напрасно возомнили, что боги им подобно рождены, С человеческими чувствами, и голосом, и членами телесными; Так львы или волы, когда б имели руки и уменье, подобно человеку, Ваять резцом иль кистью отразить их представление о Боге, То львы богам придали б сходство с львами, волы — с волами, Каждый наделил бы божественное формой и натурой, присущей им самим». [284]
284
Климент Александрийский, «Строматы» [13, V, 14, § 110], перевод дан в [259, т. I, с. 77].