28 февраля 1900 года госпиталь Лэнгмана на транспортном судне «Ориентал», где также перевозили войска, наконец отплыл в Южную Африку. Доктора Дойла провожала мать – Луизу с детьми еще ранее отправили в Италию, Джин Леки прийти не решилась, боясь расплакаться. С Мэри опять едва не вышла ссора; прощание получилось тяжелое. Мать и сын помирятся в письмах. «Есть только две вещи, ради которых я хотел бы вернуться в Англию, – писал он Мэри Дойл уже из Африки, – и одна из них – еще хоть раз поцеловать мою дорогую матушку».

Зато с фронта стали приходить хорошие вести. Ледисмит был освобожден частями под командованием генерала Буллера (Дойл еще не знал этого в день отплытия); лорд Робертс, во главе большого контингента идущий с севера, был уже близко к фронту. Дойл ехал за собственный счет и за свой же счет экипировал своего денщика Клива; он также вез деньги на благотворительные цели, которые были собраны им в Лондоне. Госпиталь был отлично снаряжен – повара, санитары, кастеляны, всевозможное медицинское оборудование; со старшим персоналом (который набирался еще до того, как Дойл вошел в дело), однако, вышло не очень хорошо. Главный хирург оказался по специальности гинекологом. Хирург от военного министерства – алкоголиком. 21 марта «Ориентал» зашел в Кейптаун за распоряжениями; несколько дней провели там. Узнали прекрасные новости: помимо снятия осады Ледисмита, в конце февраля генерал Френч под Кимберли (тоже осажденным городом) разбил и взял в плен четыре тысячи буров во главе с одним из их самых лучших военачальников – генералом Кронье (что стало переломным событием в войне); 13 марта английские части под командованием Робертса взяли Блумфонтейн – столицу Оранжевой республики. «После сомнений и хаоса, крови и напряженного труда звучит, наконец, приговор, что меньшему не следует давить большего, что мир принадлежит человеку двадцатого, а не семнадцатого века». Армия буров разбегалась, превращаясь в неорганизованные отряды; 17 марта Крюгер и «оранжевый» президент Стейн приняли решение о начале партизанской войны, на первые роли в которой выдвигался генерал Девет.

Под Кейптауном находился лагерь для военнопленных буров. Дойл поехал туда и увидел «обнесенный колючей проволокой ипподром, где находилась толпа грязных, неряшливых и лохматых оборванцев, но с осанкой свободных людей». Он посетил госпиталь для военнопленных и оставил там значительную часть привезенных денег. 26 марта госпиталю был дан приказ отправиться в порт Ист-Лондон. Там разгрузились и с эшелоном отправились в Блумфонтейн. Наконец-то Дойл попал в атмосферу настоящей войны: огромный поезд, мчащийся во мраке, костры вдоль железнодорожного полотна, темные силуэты на фоне пламени, крики «кто идет?»; эта атмосфера его опять-таки привела в восторг, которого он не мог скрыть: «С наступлением золотого века мир много приобретет, но лишится сильнейшего душевного переживания». 2 апреля прибыли в Блумфонтейн и обнаружили, что половина госпитального оборудования (50 тонн) застряла где-то в дороге – это всё тоже атмосфера настоящей войны.

В Блумфонтейне доктор Дойл встретил много старых знакомых и приобрел новых – чудная компания, но времени на нее не было. В город прибывали раненые. Под госпиталь отвели поле для крикета. Развернули палатки. И тут обнаружили, что нет воды. Бурский военачальник Девет захватил водопроводные сооружения в 20 милях к востоку от города. Началась эпидемия брюшного тифа. Для публики ее размеры преуменьшали, газетные сообщения строго цензурировались, но она была ужасна.

Стояла жара, лили дожди, вода была отравлена. Над Блумфонтейном висел смрад, люди умирали на улицах, их хоронили в ямах, как во время чумы. В лэнгмановском маленьком госпитале, рассчитанном на 50 мест, оказались сотни людей, раненые лежали вперемешку с больными, повсюду стояло жуткое зловоние, летали черные тучи мух. Не было прочного навеса – одни незащищенные палатки. «Один конец павильона занимали подмостки с декорациями оперетты „Крейсер Пинафор“. Здесь устроили нужники для тех, кто мог до них доковылять. Остальные обходились как могли, а мы в свою очередь делали все, что в наших силах. Какой-нибудь Верещагин нашел бы для себя тему в этой ужасной палате с рядами изможденных людей и дурацкими декорациями, взирающими на все это». Такая же картина была и во всех других госпиталях. Санитары и врачи заражались сами и превращались в обузу. Главный врач лэнгмановского госпиталя сбежал в Англию, его помощник запил, заведующий госпиталем – молодой Арчи Лэнгман – с делами справиться не мог. Дойл частично принял руководство на себя. Врачей осталось трое. Было также 11 медсестер, 18 санитаров и еще пара человек обслуживающего персонала. Одна медсестра умерла, три других и прачка заболели тифом; у начальника палаты была язва, заболели девять санитаров, один умер. За девять недель штат госпиталя сократился вдвое.

Дойл сам оперировал и при этом решал все хозяйственные вопросы. Просил городские власти использовать пустующие дома в городе для размещения больных – отказали: дома были собственностью буров. Просил снести забор вокруг крикетного поля и сделать из него крышу для госпиталя – отказали по той же причине. Носился по городу в поисках марли, дезинфекционных средств, белья, требовал, умолял. Сидел с ранеными, когда не хватало персонала, писал за них письма, рисовал их портреты. Написал статью об эпидемии и отправил ее в «Британский медицинский журнал»: там говорилось, что всего за один месяц от тифа умерли 600 человек. Дойл называл страшной ошибкой то, что в армии не делались прививки от тифа. Умерли еще два санитара: «Когда скауты и лансеры вместе с другими разряженными героями двинутся по Лондону парадом, вспомните же об изможденном санитаре – он ведь тоже отдал стране все свои силы. Он не писаный красавец – в тифозных палатах вы таких не найдете, – но там, где необходимы кропотливая работа и тихое мужество, равных ему нет во всей нашей доблестной армии».

Дойл нашел новых санитаров – местных жителей, буров. Однажды на похоронах британского солдата другой солдат бросил в санитара-бура палку. Доктора Дойла затрясло. Сам он тифом не заразился, но лихорадка истощила его: он потерял аппетит, страшно похудел. В госпиталь прибыли две девушки – добровольные сестры милосердия. Они остались живы, но были страшно измучены. А больные продолжали умирать.

Однако британская военная машина, так долго запрягавшая, уже набрала мощный ход. В мае была снята осада с Мафекинга, 1 июня войска генерала Робертса вступили в Йоханнесбург, а 4 июня – в Преторию. Президент Крюгер бежал в Европу, чтобы просить у Германии и других стран вооруженного вмешательства (впустую просил: проигравших никто не любит). Завершился период крупных наступательных операций британских войск, результатами которых стали военное поражение регулярной армии буров, потеря ими всех крупных городов и коммуникаций. 27 мая английское правительство официально объявило об аннексии Оранжевой республики и включении ее в состав Британской империи (через три месяца, 11 сентября, будет объявлено о присоединении к Великобритании Трансвааля).

Наступил просвет и для Блумфонтейна: в конце апреля был наконец отправлен отряд под руководством Гамильтона, чтоб отбить водопровод. В лэнгмановский госпиталь к этому времени прибыли новые хирурги; Дойл отпросился на три дня и поехал с отрядом. Он мечтал о сражении, но его не было: под артобстрел попали, но затем буры сдали насосную станцию без боя.

Отряд Гамильтона двинулся дальше на север, а Дойл вернулся в госпиталь. Появилась вода – и все пошло на поправку. Госпиталь постепенно разгрузили. У Дойла появилось свободное время: он вновь после долгого времени вернулся к футболу и организовал ряд матчей между госпиталями, расквартированными в Блумфонтейне; кончилось это для самого организатора плачевно, так как он играл, будучи больным, и вдобавок получил травму, сломав два ребра. Он довольно много занимался в этот период публицистикой: писал статьи о лэнгмановском госпитале и вообще о медицинской помощи на южноафриканском фронте (защищая медперсонал от обвинений в некомпетентности), а также высказывал свои мысли по поводу военной реформы – вполне разумные прогрессивные мысли, касающиеся демократизации армии: «Уроки войны состоят в том, что полезнее и выгоднее для страны содержать меньше хорошо натренированных солдат, чем много, но разного качества. Нужно обучать их стрельбе и не тратить время на парадную муштру».

В конце июня Дойл посетил Преторию, где лично познакомился с лордом Робертсом; там он узнал, что его госпиталь отправляют домой. Он вернулся в Блумфонтейн и попрощался с сотрудниками госпиталя: их везли за казенный счет, он должен был выбираться самостоятельно. 11 июля он (с денщиком) сел в Кейптауне на пароход «Бритт». На корабле ему впервые довелось услышать о том, что Англия применяла против буров разрывные пули «дум-дум», что было открытым нарушением международных договоров о правилах ведения войны; он был убежден, что этого не было; произошел конфликт, закончившийся принесенными Дойлу неискренними извинениями. Этот инцидент окончательно убедил его в том, что Англия нуждается в защите – уже не от пуль, а от слов.