Шрифт:
– Какие вкусные помидоры! – восхитился Павел. – Прямо наши, николаевские!
– Херсонские. Баба Нюся у меня херсонская.
– С перцем, очень вкусно!
– А ты давно в Париже?
– Позавчера приехал.
– Один?
– Один.
– Надолго?
– Нет. Глянуть ваш рынок бытовой техники – и домой. Может, торговлишку кой-какую налажу. Хотя это не мое. Хорошая была яичница… Не чаял я тебя встретить… Может, поедем покатаемся по ночному Парижу?
– Еще чего! – горячо возразила Мария. – Спать! Только спать, спать и спать. А когда наспимся, я отвезу тебя хоть в гостиницу, хоть в Марсель к пароходу. Ты пароходом возвращаешься?
– Теплоходом.
– Вот я и отвезу тебя к теплоходу, прямо до пирса. Я там каждый камень знаю.
– Через всю Францию?
– А почему бы и нет?
– Заманчиво! Я люблю авантюры.
– А как же без них? Без авантюр человечество давно бы пропало от скуки.
– Ладно, посмотрим, – поднимаясь со стула, сказал Павел. – Утро вечера мудренее.
По дороге в спальню им встретился в коридоре обиженный Фунтик. Пес взглянул на них с печальным пониманием того, что третий лишний, опустил голову, а потом и нос уткнул в лапы так, как будто ему стало холодно.
– А как у вас отношения с тетей Дашей? – во второй раз спросила Мария.
– Добрососедские.
– Что ж, это тоже немало. Но ты ведь еще крепкий…
– Хочешь спросить меня о других женщинах?
– Зачем мне о них знать, когда ты рядом? Это ведь чудо! И я не хочу гневить бога – не хочу знать большего. В моем сознании ты всегда был моим. С пятнадцати лет. А теперь этот морок вдруг стал явью. Мне все время хочется тебя пощупать.
– Что я, курица?
– Фу, дуралей! – рассмеялась Мария. – Как я рада, что ты такой дуралей!
Помолчали в ночи.
– Да, я не сказала тебе самого главного. В Тунизии мне встретился парнишка, который учился с моей Сашей в фельдшерском училище при большой московской больнице. А мама, оказывается, работала там посудомойкой. Так что они в Москве. Живут под фамилией Галушко – это денщик был у папа.
– Сидор. Помню. Пел чудно. Вашей няни сын. Конечно, им нельзя жить под своей фамилией. Царских адмиралов там не жалуют. Может быть, придут времена, когда ты что-то о них узнаешь.
– Вряд ли. Была война горячая. Теперь война холодная. Но война – все равно война.
– Холодная получше горячей, – задумчиво сказал Павел. – А мой Николай на Аляске служит. Он так и говорит: послали меня служить в бывшую Россию. Он мне такие штуки рассказывал: они там над нейтральными водами летают на дежурствах с русскими параллельными курсами, рассказывал, иногда сходятся крыло к крылу до десяти метров, хулиганство, конечно, но и американские пилоты, и русские – ребята веселые. Они видят друг друга в подробностях, улыбаются и приветствуют. А самолеты у русских называются Ту-4. Колька говорит, машина один к одному В-29, классная машина.
– А ты никогда не хотел приехать в Тунизию?
– Нет. Не приходило в голову.
– А я ощущаю Тунизию как бы второй Родиной. Та частичка России, что там была, – наша эскадра, наш кадетский корпус в форте Джебель-Кебир, моя любовь к тебе – навечно в моей душе. Я иногда думаю: наверное, вернусь туда умирать.
– Бог с тобой, зачем с этим спешить!
– Спешить не спешить, а все равно всем придется. Там умерла моя названая сестра Ульяна. Она вышла замуж за вождя туарегского племени, а потом погибла, спасая в реке девчушку-рабыню. Знаешь, в пустыне есть сухие русла рек – вади, весной они очень многоводные и текут с бешеной скоростью. Девочка играла на берегу и упала в вади, Уля бросилась за ней, успела выбросить девочку, а сама попала в водоворот, ударилась головой о карниз высокого берега – и все. Там, в Бизерте, сейчас храм Александра Невского и Андреевский флаг, тот, что спускали на твоих глазах. А в столице, в Тунисе, пока нет нашего храма, надо бы построить. А ты чувствуешь Америку своей Родиной?
– Конечно, нет. Я ведь приехал в Америку на тридцать девятом году жизни, а сорок лет – самый тревожный возраст для мужчин. Вот и я приживался на новом месте тяжело. Много в те годы свалилось на меня всякого. Сначала чуть семью не бросил. Потом чуть не спился. Потом чуть не погиб. Длинная история и скучная, как насморк. Пошел работать к Сикорскому, многие наши шли к нему.
– А ты его хорошо знаешь?
– Хорошо никто никого не знает, а вот давно – это точно. Мы с Игорем Ивановичем в Санкт-Петербургском кадетском морском корпусе вместе учились – с девятьсот третьего по девятьсот шестой год. Потом он, не доучившись, ушел на гражданку изобретать самолеты, а я окончил корпус и начал службу царю и Отечеству.
– Вы ровесники?
– Нет, я с восемьдесят седьмого, а он с восемьдесят девятого года.
– Человек он на весь мир знаменитый, – сказала Мария. – Значит, русских привечал?
– Еще как привечал и до сих пор привечает.
– А чего ты от него ушел?
– С гениями работать непросто.
– Он тебя притеснял?
– Ни-ни, ни боже мой! Но рядом с ним я невольно чувствовал свою недостаточность. Сначала у меня все шло хорошо. Мы работали на острове Лонг-Айленд, на ферме одного из русских летчиков. Вообще в компанию первых пайщиков собрались все русские. Работали под дырявым навесом. Чертили в углу курятника. Многие из материалов для постройки самолета брали с соседней свалки. Эта свалка была для нас настоящим островом сокровищ. Но зато вся наша компания называлась так громко, что аж искрило при произношении: «Сикорский Аэроинжиниринг Корпорейшн». А было нас вместе с Игорем Ивановичем пятнадцать человек, и работали мы бесплатно – платить было нечем. Американцы толпами приходили посмотреть на сумасшедших русских, которые работают по четырнадцать часов в сутки бесплатно, – для Америки это было невиданное чудо. На диком энтузиазме у меня получалось хорошо, я был в своей тарелке, а когда фирма встала на ноги и сделалась действительно корпорацией, я понял, что не тяну. Наверное, так было дело, так я сейчас думаю. И я ушел в самостоятельное плавание. Все-таки я успел побыть адмиралом – это меня смущало, подхлестывало мое тщеславие. Как я сейчас понимаю, мне не хватило мужества. А я у Сикорского был не единственный адмирал, был еще у нас адмирал Блохин, сначала Сикорский его назначил заведовать кадрами, а он поработал и отказался, попросил дать ему место рабочего и очень быстро стал первоклассным слесарем. Вот у него мужества хватило, он нашел силы перешагнуть через свое былое адмиральство, а я не смог.