Потому что Елена Троянская не появилась из-за кулис в нужный момент. Она так и не вернулась из гримерки. И Ника, почуяв неладное, выскочила в коридор, открыла одну за другой двери и первой забежала туда.

Она увидела не Елену. А трясущуюся Римму в лифчике и трусах, распахнутые створки платяного шкафа, который актриса тщетно пыталась закрыть черенком швабры, и там, на его фанерном дне, – то, что еще недавно было ее платьем для второго действия. Среди зелено-золотого меандра, в сливочных складках изъеденной ткани копошились черные и серые мыши. А рядом поблескивала пятью рубиновыми лучиками звездочка пионерского значка.

Измученная токсикозом, Леля Сафина заглянула через Никино плечо, покосилась на Римму и отошла в сторону.

– Она не сможет… – пробормотала Леля и прислонилась виском к прохладному дверному косяку. – Это конец.

Ника не видела утро, разгонявшее пасмурные облака, не видела мигания светофоров. Она перебегала перекрестки на красный, под визг тормозов и оглушительный вой клаксонов. Она со всех ног неслась к дому Кирилла.

В голове пульсировал его адрес, вбившийся накрепко много недель назад. Вот для чего он был нужен ей – чтобы мчаться туда сейчас.

Мелькали образы вчерашнего вечера. Беснующаяся и опустошенная Липатова, которая искала виновного, но так и не нашла. Забитая Римма. Сама она, корящая себя за молчание, но так и не выдавшая Кирилла. Ошибка, ужасающая ошибка! Платье Елены Троянской, изъеденное мышами в лохмотья, еще пахло сыром и сливочным маслом, когда Ника собирала его в мусорную коробку. Так просто – и так действенно, Ника содрогалась, видя в шевелении мышей торжествующее лицо Кирилла. Но все это было вчера и не имело никакого значения сегодня.

Ника взлетела на четвертый этаж по лестнице и затрезвонила в дверь, не отнимая пальца от кнопки. Дверь распахнулась. На пороге стоял Кирилл, свежий, чисто выбритый и уже готовый к выходу. Его волосы влажно поблескивали.

– Ника?

Всего два слова отделяли ее от момента истины. Она должна была их произнести.

– Римма повесилась.

И всхлипнула. Она никогда не видела повешенных, только в кино, но могла себе представить, как вздулось и посинело некогда красивое лицо, как торчит над искаженной в гримасе верхней губой родинка, которая уже никого больше не соблазнит. Эти померкшие глаза, черная смородина которых превратилась в затухшие пыльные угольки. Перед глазами стояла мертвая Римма, и Ника уже видела, как будто это происходило наяву, как ее положат в гроб, установленный на сцене театра «На бульваре». Премьера, назначенная на сегодняшний вечер, обернувшаяся приготовлениями к похоронам.

От этих мыслей Нику затрясло, она почти ввалилась в квартиру Кирилла и, рухнув на скамеечку у порога, безутешно заплакала.

Кирилл застыл. Широко раскрытыми глазами он смотрел на Нику и не проронил ни слова, даже когда она глубоко вздохнула, приходя в себя. Его лицо превратилось в каменную маску.

На кухне задребезжал холодильник. От проехавшего под окнами трамвая позвякивали оконные стекла. В квартире выше или ниже по стояку кто-то спустил воду в туалете, и она хлынула по трубам, шелестя так громко, что тишина вокруг Ники и Кирилла стала осязаемой. Где-то глухо залаял пес.

Тогда Кирилл пошевелился. Он взял в руки телефон, и Ника поразилась тому, как странно, оскорбительно смотрится это обыденное движение в теперешних условиях. Кощунственно. То же самое почувствовал и Кирилл, потому что тут же сунул мобильный в карман куртки. Помедлив, вытащил из тумбочки свой паспорт и положил туда же. Звякнул ключами.

– Пойдем, – голос его пропал до шепота.

Он взял Нику за руку и повел. Вместе они спустились вниз, вышли из подъезда и двинулись через дворы. Оба молчали. Но Кирилл не выпускал Никину руку ни на мгновение, его пальцы сжимали ее все крепче. Она хотела спросить, куда они идут, но не могла выдавить из себя ни слова.

Он оставил ее у магазина и через минуту вышел с бутылкой коньяка. Разлил коричневую жидкость по двум стаканчикам. Они выпили, ничего не говоря, не глядя друг на друга и не чокаясь. И в это мгновение Ника почувствовала вину. Она тоже виновата, не меньше, чем Кирилл. И эта вина объединяет их сейчас больше, чем любое другое чувство на свете. Стыд, ужас и вина.

Кирилл снова повел ее куда-то дворами и, наконец, остановился у двухэтажного серо-голубого здания. Усадил Нику на бетонный парапет у стены и взял ее лицо в свои большие ладони, словно требуя, чтобы она смотрела только на него. Его глаза были серьезны и лихорадочно, безумно блестели.

– Прежде, чем… В общем… – он зажмурился, собираясь с мыслями. – Я обязан сказать тебе кое-что, это очень важно. Ника… Ты даже не представляешь, какая ты. Прости, что так ужасно обращался с тобой в прошлый раз.

– Ты был честен.

– Нет. Да… Не знаю! Я знаю, что в тот раз, когда ты попросила оставить тебя в покое, я звонил не просто так. Хотел попрощаться. Я чувствовал, что привязался к тебе намного сильнее, чем мог позволить, и еще разговор или два, твой смех в трубке, твой взгляд в театре – и я не смогу. Не удержусь на этом лезвии. Не отомщу матери. Ты так тянула меня к свету! Я не имел права втягивать тебя в то, что хотел устроить. Римма должна была стать кратчайшей дорогой к моей цели, но я ненавидел себя уже тогда. Но я думал, что Римма переболеет и все забудет. Она казалась мне просто влюбчивой балаболкой. А сейчас… Римка, что же ты наделала?