…Командирский этот френч ему выдали под Моршанском, когда принял 58-й полк. Там же познакомился с Марусей, а на другой день его ранило.

Этот приветливый папаша, к которому он однажды заезжал с бойцами спросить дорогу и который почти силой напоил их всех молоком и дал еще с собою самосаду, через неделю, когда, преследуя банду, они мчались тем же селом, мимо того же крытого железом дома, папаша этот (он помнил свое изумление и свою ярость) вырос вдруг из-за плетня и, как булыжник в собаку, швырнул круглую бомбу-самоделку под ноги его коню.

Хирург вынул потом из распухшей руки (очень боялись заражения крови) два похожих на чугунные черепки осколка (они безобидно звякнули, падая в таз) и долго возился, сшивая разорванное правое ухо.

«Вы молодой человек, - ласково говорил хирург, - ухо у вас должно быть красивым».

Осколков он так ни одного и не взял - устал от боли: болела рука, болело ухо, но сильнее всего болела контуженная взрывом голова. (Потом, конечно, пожалел, что не взял: при случае, за столом с друзьями, можно было бы вынуть и показать.)

А когда перенесли его в палату (пришлось немного подождать, пока кого-то убирали вниз), вдруг отворилась дверь и быстро, бесшумно вошла Маруся.

Он даже вскрикнул.

А Маруся подошла, села рядом, положила руку на его совсем горячую голову и сказала:

«Я тебя весь день после боя искала. Больно тебе, милый?»

А он ответил:

«Наплевать, что больно, Маруся. Отчего ты такая бледная?»

«Ты спи, - ответила Маруся.
– Спи крепко. Я около тебя все дни буду».

Потом выяснилось, какой-то дурак ей сказал: «Комполка убило. Я сам видел: разорвало бомбой на кусочки», в она прибежала, думая, что его уже нет.

Первые дни Маруся в самом деле от него ни на шаг не отходила. Другие раненые, правда, не обижались, просто немного завидовали и, случалось, просили что подать или чем помочь. Она откликалась на просьбы приветливо и готовно. Солдаты звали ее «наша сестренка».

…Когда после выписки получил в каптерке свои вещи и переоделся, все на нем было мятое, стыдно выйти. В особенности френч. Но Маруся сказала: «Ничего, придем - отгладим».

И действительно, когда пришли, Маруся велела френч ему снять и тут же принялась гладить: отпарила борта, рукава, ни складочки на спине, потом повесила френч на спинку стула, не велев трогать, чтобы теплое, отпаренное не помялось.

И сразу стала готовить ужин.

И он вдруг понял: она его стесняется.

…Хотел всем ее показать, но целых два года не удавалось попасть домой. И только получив направление к новому месту службы - в Сибирь, - сумел ненадолго заехать с Марусей в Арзамас. "

Но мама все еще была в Средней Азии. Послали ее туда на три месяца, а задержали на год.

С отцом он тоже разминулся: отец приезжал незадолго перед тем в отпуск, наготовил дров, посадил огород, поправил кое-что по хозяйству и уехал обратно в Новониколаевск, в полк, где служил комиссаром.

Но тетке Дарье Алексеевне, которая вела весь дом, и сестришкам (звал сестер сестришками) Маруся понравилась сразу: не успели они сойти с поезда, как Маруся» переднике уже помогала на кухне, вечером что-то штопала и шила, а утром с веником и тряпкой уже мела пол и обтирала пыль с таким проворством, словно родилась и выросла в этом доме и не собиралась из него никуда уезжать.

И две эти недели они прожили беззаботно и весело: ходили гулять на Сороку, маленькую речушку, когда-то перегороженную плотинами и превращенную в чистые, проточные пруды; ходили по лесу и березовому перелеску, где он раньше, до армии, просиживал целыми днями, слушая и подманивая своим свистом в ловушку Птиц.

Он водил Марусю по местам, дорогим для него с тех пор, как помнил себя, и она за это над ним, как он немного побаивался, не смеялась, а наоборот, ей все нравилось, как нравились и те книги, которые он любил, снимая дома с полок то стихи Пушкина, то повести Гоголя и вслух читая ей по необъяснимой прихоти то «Пажа, или Пятнадцать лет», а то «Сорочинскую ярмарку», и, бывало, тут же, развеселившись, отбрасывал в сторону книгу, чтобы подурачиться.

Он напяливал на себя теткины платья, представляя то жадную и хищную богомолку, которая истово крестится на иконы, а сама, воровски стреляя глазами, высматривает и вынюхивает, что есть в доме, а то стриженную после тифа девицу, которая кокетливо смущается, что у нее короткие волосы.

Или вдруг хватал Марусю, Катю, Олю, по одной или всех вместе, и, опрокидывая стулья, носился с ними по дому, а потом, выбежав во двор, где было просторно и морозно, и не выпуская из рук ни одну из них, начинал под страшенный визг быстро-быстро кружиться на месте, изображая теперь ярмарочную карусель.