Недалеко от соборной площади, на втором этаже каменного дома, у комсомольцев был свой клуб - с дежурным, шестью разнокалиберными винтовками в большой пирамиде и холодной печью, которая затапливалась только вечером, когда парни и девочки, устав от погрузки фуража и дров в вагоны, от выступлений перед отъезжающими на фронт, от стирки гор белья в госпиталях, приходили в клуб отдохнуть, поговорить и погреться. А то еще бывало: девчонки после работы забегут, схватят тряпки, ведра, тазы, вымоют, выскоблят полы и стены, пока все не заблестит и не засверкает. После этого убегают домой и возвращаются празднично приодетые.

Он мало тогда побыл в Арзамасе, но и ему удалось кое-что сделать. Вместе с другими комсомольцами он ходил по мелким частным предприятиям (крупных в Арзамасе не было!), добиваясь, чтобы подростки не стояли у чанов и станков больше восьми часов. Вместе с девочками - по линии женотдела!
– ходил по красноармейским семьям. И если семья красноармейца жила в развалюхе или подвале, ее перевозили на другую квартиру.

Комсомольцы прямо на улице подбирали тифозных больных и доставляли в изолятор за городом. Ему было стыдно: он подбирать больных на улице не мог - сам едва держался на ногах поело ранения и тифа…

Горем для всей комсомольской организации стала смерть Пети Цыбышева.

Петя пошел на фронт по призыву Нижегородской организации: «…Наше место там, где железом и кровью решается быть или не быть Советской власти…» И вот Петя умер дома, в Арзамасе, от ран, полученных на войне. Это была их первая потеря. И хоронили Петю обе организации: партийная и комсомольская. Хоронили со знаменами, с музыкой.

Возле перелеска новый председатель горкома партии Вавилов сказал Шурке Плеско:

–  Кому-то нужно выступить от комсомола.

–  Аркадий выступит, - ответил Шурка.
– Кому же еще? Он тоже из армии.
– И ему: - Это наше тебе, Аркадий, поручение…

А когда сын горячо говорил у только что выкопанной могилы, у еще раскрытого гроба, увидел свою маму. Она не отрывала глаз от Петиного белого, уже изменившегося лица. И он тогда вдруг догадался, о чем думала мама: ведь ему завтра снова уезжать.

И Енисейский губком комсомола выдал ему письмо - аттестацию для представления в ЦК комсомола в Москве.

«Начальник 2-го боевого района по борьбе с бандитизмом, бывший командир 23-го полка… командир 58 - го отдельного Нижегородского полка армии по подавлению восстания Голиков Аркадий состоит членом РКСМ с августа 1918 года, то есть с самого начала его организации.

Несмотря на свою молодость (18 лет), за время четырехлетнего пребывания как члена РКСМ в частях Красной Армии занимал ответственные посты, задания на которых выполнял с успехом…»

И далее, «отмечая проведенную» им «работу по укреплению Красной Армии», губком просил ЦК комсомола дать «ему соответствующую аттестацию и оказать содействие при поступлении в Академию Генерального штаба РККА, дабы он смог получить законченное военное образование».

В Академии на медицинской комиссии его сразу же признали непригодным. И хотя прямо так никто не сказал, решение комиссии подразумевало и его непригодность к дальнейшей службе. А это было крушением всего.

Что делать?… Кого и о чем просить?… И он пошел в ЦК комсомола. Поведал все как есть. Из Цекамола командующему частями особого назначения республики направили письмо о том, что «Центральный комитет РКСМ просит вас назначить тов. Голикова на соответствующую должность в частях вверенных вам войск города Москвы, дабы он смог подготовиться и своевременно попасть в Военную академию РККА, необходимую для получения законченного военного образования».

Но из документов медицинской комиссии было очевидно, что он болен. Ни о каком назначении речи быть не могло. «Тов. Голиков» подлежал демобилизации, тем более что армия сокращалась до шестисот тысяч. Однако за него просил Цекамол. И штаб ЧОНа республики обратился в Реввоенсовет, где ему 18 ноября 1922 года было выдано удостоверение в том, что «бывшему командиру 58-го отдельного полка по борьбе с бандитизмом товарищу Голикову Аркадию Петровичу… заместителем председателя Революционного Военного Совета республики… разрешен шестимесячный отпуск с сохранением содержания по последней занимаемой должности».

Предполагалось: за это время он подлечится и поступит в академию в будущем году.

Возвращение в Красноярск было невеселым. Каждому надо было объяснять: «На почве некоторых потрясений и прежней контузии я заболел острым нервным расстройством».

Вопреки ожиданиям в Красноярске встретили тепло. В феврале двадцать третьего гарнизон, как и страна, готовился отметить пятую годовщину со дня основания Красной Армии. Ион попал в радостную праздничную суматоху.

Двадцать третьего февраля его чествовали вместе с ветеранами 26-й Златоустовской дивизии, к которой он был приписан, выдали премию: деньги и малиновые шаровары. Докладчик говорил о нем, что из девятнадцати прожитых им лет пять он прослужил в Красной Армии и что его заслуги в борьбе с Соловьевым известны.

…Полгода ничего не изменили. Он чувствовал себя то лучше, то хуже. И мечтал хотя бы о том, чтобы его просто оставили в армии. Еще дважды Реввоенсовет республики давал ему полугодовой отпуск, но головные боли, шум в ушах, дрожание рук - все то, что называлось «травматическим неврозом», не проходили. Ему исполнилось двадцать. Он был, в сущности, инвалид.

…Незадолго до последней комиссии оставались деньги.

Они с Марусей поехали в Арзамас к отцу. Там с Марусей поссорились. И расстались. Может, если б не болезнь, не было б и ссоры?…